Книга Империя Вечности - Энтони О'Нил

Как же в подобных условиях было не процветать легендам о «красном человеке»? Безымянный мистик заочно сделался знаменитостью; его существование подтверждали солдаты («В ночь накануне битвы при Йене я видел, как он совещался с императором»), придворные («Как-то вечером я мельком заметил его на крыше Тюильри») и прислуга («Я говорил с ним на кухне, он попросил меду»). Впрочем, границы могущества и даже цели таинственной личности оставались до обидного непонятны людям: «Я слышал, что это русский лазутчик», «А я — что безумный монах», «Да нет же, маг; иначе как он может являться повсюду, где пожелает?»

Вот почему Денон отчасти позабавился, услышав о почти наполеоновском пристрастии Гамильтона к таинственному пророку под маской. По слухам, англичанин собрал небольшую армию агентов (в основном среди британских эмигрантов, а также роялистских шпионов и частной полиции Людовика XVIII) и разослал их по салонам, борделям, кафе и тавернам — выведывать все, что можно, о «красном человеке» и пребывании Наполеона в Каире. Как правило, главные вопросы прикрывались пустой болтовней и бессовестной лестью, призванной развязать язык собеседнику: «Да что вы говорите, служили в Египте? Знаете, я никак не возьму в толк, что заставило Бонапарта все бросить и бежать из Каира. Ходят какие-то сплетни про египетского провидца и тому подобное. Но, согласитесь, для мужчины — тем более для француза — это же несерьезный повод…»

Разумеется, Гамильтону не везло: поступавшие к нему сведения были в высшей степени сомнительны и противоречивы. Что, конечно же, лишь подстегнуло его безумную решимость добраться до истины. Неудивительно, что англичанин снова заинтересовался Виваном Деноном.

Удалившись на пенсию, освободившись от бремени забот и ответственности, художник вспомнил о своем умении жить на широкую ногу. И если теперь он не разгуливал весело по бульварам и аукционным домам, то по крайней мере потчевал гостей анекдотами, с удовольствием показывал дамам привезенные из путешествий диковины и по целым дням сочинял письма, которые лично разносил по бесчисленным почтовым ящикам города.

Подосланные шпионы, обычно под личинами страстных книгочеев либо верных бонапартистов, неизменно легко находили с ним общий язык и уж совсем без труда подпаивали хозяина; тот, в свою очередь, лез из кожи вон, лишь бы угодить каждому такому посетителю.

Оставалось только вообразить лицо Гамильтона, когда тот получит долгожданные сведения.

«Святой человек явил Наполеону одиннадцатую и двенадцатую синайские заповеди».

«У Бонапарта были определенные трудности с пылким темпераментом, а тут он узнал об исключительных афродизиакальных свойствах кошачьих мумий».

«Генерал отыскал в Египте одного врача, творящего чудеса с больными тромбозным геморроем; вопрос был чересчур деликатен, поэтому осмотр провели в уединении Великой пирамиды».

Наверное, Гамильтон раздраженно отмахивался от подобных нелепостей, как от издевки; возможно, рычал от злости либо презрительно фыркал, однако Денону больше нравилось представлять себе, как тот мысленно снимает шляпу перед обыгравшим его противником.

Между тем лазутчики, пытавшиеся проникнуть в дом в отсутствие хозяина, находили гостеприимно распахнутые окна и двери, записки с указаниями на особые полки в погребе, а как-то раз их даже встретил слуга с подсвечником и тарелкой свежих эклеров. Тем временем художник посиживал в очередном салоне и беспечно сетовал на грызунов, расплодившихся в его жилище, — огромных, по его словам, паразитов, непробиваемо тупых, да еще и с махровым британским акцентом.

Занявшись проверкой почты Денона, Гамильтон обнаружил немало бойких уничижительных выпадов против своей персоны («беззубая кляча», «сопливый любитель бумажек», «музейный жук», «бес во плоти»), а также узнал, что письма, в которых нередко всплывали подробные описания встреч с различными привидениями, зачастую адресовались мертвецам, якобы проживающим на несуществующих улицах; автору явно было не занимать остроумия, свободного времени и желания подразнить своего врага.

Однако, несмотря на все эти выходки, художник не мог совершенно скрыть своей заботы о судьбе бывшего императора, тоскуя по нему, как печалился бы о единственном любимом племяннике. Он всем сердцем скучал по шуткам Наполеона, его горячности, работоспособности и даже по его непомерным амбициям. Денон, разумеется, старался держаться в курсе последних вестей со Святой Елены — жадно поглощал газетные репортажи, сосредоточенно изучал политические бюллетени, скупал все книги, написанные врачами, прислугой и солдатами с острова, ловил на лету бесчисленные слухи… и всегда торопился вскрыть очередной плотный пакет с убористыми письмами от Наполеона, которые доставлялись ему самыми разными окольными путями и за которыми усиленно охотился Гамильтон, не гнушаясь и отчаянными угрозами.

— Если выяснится, что вы на самом деле получали послания со Святой Елены, — скалил зубы молодой лазутчик в кафе «Де миль колон», — это будет расценено как мятеж; вас заживо сгноят в темнице, или того хуже.

— Весьма печальная кончина для безобидного старого дурака.

— Безобидны вы или нет, это решать другим людям, и ни один из них не склонен к милосердию. — Увидев презрительную ухмылку художника, он разозлился: — Не вам надо мной насмехаться, месье. Напомню, речь идет о вашей жизни.

— Молодой человек, я в точности знаю, когда умру, и мне доподлинно известна жалкая участь моих мучителей.

Лазутчик едва не подпрыгнул:

— Да? И где же вы набрались подобных сведений, позвольте спросить? Не в Египте ли?

— В шатре цыганки. В глазах пролетевшей птицы. На дне чашки с китайской заваркой. Сами решайте, что вас больше устраивает, молодой человек, и передавайте привет музейному жуку.

Денон поднялся и бросил на стол монету.

Если верить наиболее красноречивым источникам, впавший в уныние император сумел одною лишь силой мысли превратить остров Святой Елены из якобы субтропического рая с живительным воздухом, пышной зеленью и целебным солнечным светом (упоминавшимися прежде во всех путевых заметках) в чистилище, где беспрестанно барабанил дождь и выли пассаты, обрывая чахлую листву с эвкалиптов, а прожорливые термиты вгрызались в каждую планку, дерево или бесприютную душу. Великий муж обитал на равнине Лонгвуд, на высоком вулканическом плато, в постройке, состоявшей из нагромождения душных комнат и некогда предназначавшейся для скотины. Здесь он расхаживал по скрипучим дощатым полам, прислушиваясь к неумолимому ходу часов, беспокойно ворочался по ночам на походной койке, подолгу мок в ванне, читал газеты трехмесячной давности, порой играл в карты или в шахматы — и неустанно диктовал обширные мемуары, восхвалявшие миссию Бонапарта на этой земле. Иногда, ради сохранения здоровья, он выходил на прогулку или брал экипаж и объезжал границы своих мизерных владений, а как-то раз устроил в крошечном саду боевую позицию, приказав китайцам-наемникам прорыть оросительные каналы и пересадить деревья, в то время как сам отстреливал кур, ягнят или молодых бычков, имевших неосторожность нарушить ревностно охраняемые границы.