Книга Мой голос за тебя - Эйми Эгрести

Хейз ответила: «Я баллотируюсь только на один срок и не хочу, чтобы хлопоты о будущем мешали мне хорошо работать в настоящем, я намерена как следует потрудиться в эти четыре года и осуществить все, ради чего приехала в Вашингтон, — а потом позволить попытать удачи кому-нибудь другому».

В зале воцарилась тишина, а затем раздались аплодисменты и приветственные крики. Даже Фоксхолл выглядел озадаченным. Он не сразу сумел выдавить следующую реплику: «Вы говорите серьезно? Но почему?..»

Гудфеллоу занервничал с самого начала. Он уронил на пол карточки с подсказками, что явно сбило его с толку. Когда речь зашла об экономической политике, он отошел от сценария: «Сколько раз повторять, что мы во всем разберемся?! Понизить дефицит и при этом не повысить налоги?.. Мы разработали отличные планы. Но, ради всего святого, кто знает, чем кончится фильм, еще до того, как купил билет? В этом мире так не бывает».

Когда же дискуссия затронула международную политику, настал черед Арнольда:

«Я собираюсь всего лишь изложить основные постулаты моей внешнеполитической платформы, поскольку не думал, что иду на поэтический слэм».

Совершенно очевидно, что это был камень в огород Хейз.

Однако та сорвала овации. И показала себя с серьезной стороны, прозой, а не рэпом, сообщив:

«На моем сайте мы вывесили детальный план того, как сбалансировать бюджет. С ним можно ознакомиться, хотя это отнюдь не легкое чтение на ночь. Перечислю основные моменты…»

Публику — в том числе нескольких громкоголосых студентов университета — захватило выступление Роки. Ее программной песне, озаглавленной «Перспектива от Хейз на четыре года», бурно аплодировали.

Может, вас удивляет, Может быть, в дрожь бросает То, как на мир я гляжу, Но у меня есть план, и я его изложу…

После того как Роки замолчала и несколько мгновений пристально всматривалась в зал, она вновь перешла на прозу:

«Но я хотела бы послушать вице-президента Арнольда, а не прятаться за собственной музыкой. Однако позвольте рассказать, что мы приготовили на случай, если вы доверите мне возглавить страну».

Изложив ключевые тезисы своей программы, она призвала — опять-таки скорее обыкновенной, хотя и ритмичной речью:

«Избиратель, юный или седой, пораскинь мозгами, взвесь варианты, с отвагой в сердце и ясной головой свой выбор сделай — ведь будущее за тобой!»

Не так много времени осталось до голосования, а результаты последних опросов показывают, что ни один из трех кандидатов не имеет значительного преимущества.

Джей не мог спать. Перед сном он сосредоточенно работал над текстом Ская. «После этого все вернется на круги своя».

— Все вернется, — повторил Джей громко.

Скай писал отлично, и Джей почти ничего не правил в статье. Но был бы не прочь выбросить ее в мусорную корзину. Ко всем чертям.

Телефонный звонок раздался спустя день после дебатов.

— Мэдди, у тебя есть минутка? — каким-то дрожащим голосом спросил Хэнк.

Никогда прежде он не интересовался, не занята ли она. Он был уверен, что все счастливы общаться с ним в любое время суток.

— Ну, да, конечно. А что случилось, Хэнк? — спросила она, присев на каменный уступ перед семифутовым металлическим забором и прислонив к ноге шест. — Разве тебе не пора спать?

Было десять тридцать вечера. Она сидела в одиночестве и полной темноте — хоть глаз выколи, — одетая в черный спортивный костюм из собственной линейки и подходящую к нему бейсболку. Рыжие волосы Мэдисон собрала в хвост и протянула его в отверстие сзади.

— Кажется, у меня сердечный приступ, Мэдди.

— С чего ты взял? — равнодушно спросила она.

— Я сильно потею, мне трудно дышать. И сердце бьется с перебоями.

По его речи было слышно, что он расстроен, южный акцент стал более заметен — так всегда случалось, когда он нервничал. Но она не ощущала никакой реальной опасности. То же самое происходило, например, когда он купил эту треклятую хоккейную команду.

— Может, у тебя и нет приступа, раз сердце все-таки бьется. Правда, я не специалист. Вызови врача.

— Нет. Мне надо поговорить с тобой. Пожалуйста. От звука твоего голоса мне становится легче.

Мэдисон вздохнула:

— О-о-о-кей. Ну, ладно. А чем ты занимался до этого, Хэнк?

— Я смотрел на себя. На собственную физиономию, изображенную на маске для Хэллоуина. До чего же уродливо!

— Ой, Хэнк, да выбрось ты эту гадость!

— Ну кому понадобилось наклеить мое лицо на резиновую маску, точно в фильме ужасов?!

— Наверное, у тебя приступ паники. Советую сесть спокойно и подышать в бумажный пакет.

— Нет, ну кто этим занимается? Маска с чьим-то лицом — это что, смешно?

Мэдисон уже открыла рот, но не знала, что сказать.

А Хэнк продолжал:

— Вот что я подумал, Мэдди: никто бы не стал делать такого, если бы не был уверен, что на эту штуку найдется много покупателей. И что стряслось с людьми? Они что, с ума посходили? Меня это вовсе не радует.

— Вряд ли они стремились тебя порадовать.

— Я на такое не подписывался!

— А по-моему, именно на такое ты и подписался. Такие вещи — неотъемлемая часть работы политика, — сказала она. — В ней много неприятностей, Хэнк.

Мэдисон прекрасно знала, что дело, собственно, не в маске. Средства массовой информации, прежде восхищавшиеся Хэнком и величавшие его «истинным сыном народа», после дебатов наперебой язвили на его счет. «И это ваш новый лидер?» — гласил один из заголовков. Подобное отношение к Гудфеллоу очень быстро воцарилось в общественном мнении.

— Да, это верно, — сказал Хэнк, вздохнув. А потом вдруг прошептал заговорщицким тоном, будто сообщал страшный секрет: — А знаешь, Мэдди, я и правда ни черта не смыслю в Ближнем Востоке.

— Знаю, — улыбнулась Мэдисон. Она любила его, что поделать.

— Или в экономике.

— И это знаю.

— Видит бог, я понимаю, как зарабатывать деньги, как играть на бирже, как руководить своим бизнесом. Но большая экономика? Политика?

— Знаю.

— Я бы мог научиться всему этому. Люди любили бы меня. Черт, они меня уже и сейчас любят. Я бы справился с этим, как и со всем прочим, если бы постарался.

— Я знаю.

Он молчал и молчал, и Мэдисон уже подумала, что связь оборвалась.

— Черт возьми, это стало бы для меня катастрофой, — тихо сказал он наконец. — Даже не знаю, что страшнее — выиграть и провалиться или… Это было бы ужасной катастрофой. Даже если это правильный шаг…