Книга Охотник на шпионов - Владислав Морозов

И, коли так, оставлять его в живых было нельзя. По-любому.

– Кончай его, – сказал я Смирнову тихо, но внятно. Подозреваю, что он пришил бы пленного и без всякой команды, поскольку, как я уже успел понять, у них в наивысшем приоритете такая вещь как конспирация.

Не меняясь в лице, Кюнст сделал короткий шаг к пленному, зажав левой рукой его рот. Одновременно он, почти не замахиваясь, коротко ударил Самотыку правой рукой, в которой на секунду словно прямо-таки сверкнуло нечто вроде стилета или толстой проволоки куда-то в шею слева, по-моему, целясь в область сонной артерии. Что, вот это и было то самое «гибкое лезвие» или, как они его называли, флекс? Н-да, выглядело это оружие даже страшнее, чем звучало.

Не издав звука, так и не успевший ничего понять, пленный просто обмяк на табурете, выпучив неживые уже глаза. На ворот его рубашки слева упало несколько капель крови, превратившихся в небольшие темные пятнышки. И снова передо мной был яркий пример «чистой работы». Н-да, если меня кто-то вдруг спросит о том, что лучше всего умеют наши потомки, я отвечу однозначно – убивать себе подобных, причем быстро, безболезненно и элегантно. Поскольку у них для выработки и оттачивания подобных навыков явно была уйма времени (пара-тройка столетий точно) и потрясающая воображение практика с массой самых разнообразных мишеней и прорвой разнообразных «убивалок» на любой вкус.

А еще я, чем дальше, тем больше, начинаю понимать, что, похоже, Третья мировая война начнется из-за того, что весь мир тупо передерется и переругается насмерть из-за итогов Второй мировой, причем не столько из-за самих итогов, а скорее формулировок, которыми эти самые итоги будут записаны в учебниках истории.

Предвижу истошный визг со стороны кого-нибудь, модно «либерально-демократического» и бесполого. Живо представляю всех этих упоротых девочек и мокрогубых мальчиков не первой молодости с прыщавой совестью, из тех, кто в своих постах и блогах призывает «резать русню» и «свергать гебню», но при этом старается лишний раз не выходить на улицу, поскольку, уткнувшись еще в детстве в свои айфоны и планшеты, они элементарно разучились (а может, и не умели никогда; работая когда-то в школах и техникумах, я пытался понять, что в данном случае стало решающим мутагенным фактором – ветер со стороны Чернобыля, вражеская и религиозная пропаганда, техническая соя в фастфудах, окрашивавшие мочу в радужные цвета порошковые лимонады «Юпи» и «Инвайт», или наличие либо отсутствие сверхпрочных кондомов, но все-таки не смог выделить из этого длинного списка что-то одно) разговаривать и теперь понимают, что если они начнут беседовать с первым встречным (я стал замечать, что подобные типы, даже покупая что-то в магазине или кафешке, стараются на кассе рта особо не открывать) столь же барственно-оскорбительно, как привыкли писать в соцсетях, то немедленно получат от собеседника по морде или, в лучшем случае, по жопе. Так и слышу их вопли и плач – ай-ой, опять проклятые кровавые «совки» и «крымнашисты» хладнокровно зарезали пленного! Садюги! И какого пленного – «представителя «маленькой, но гордой северной страны, отражающей агрессию опричников кровавого азиатского тирана Сталина», то есть сущего ангела!! Какой ужас!!! Как можно?!

А я скажу на это – идите-ка вы на хер, ребята. Это война, а не глумливые посты в Интернете, тут все не понарошку и, в случае чего, не только бьют по лицу, но и пускают пулю в лоб с легкостью необыкновенной. Тем более что такие, как этот Самотыко и ему подобные, зарезали бы меня без малейших угрызений совести, попадись я им в руки. Они еще в 1918-м десятки тысяч местных «красных» (а также тех, кто, по их мнению, «сочувствовал красным», официальная цифра – что-то в районе 20 тысяч покойников, но реально их, видимо, было несколько больше) извели просто под ноль, причем без суда и следствия и с особым садизиом (им, простодушным хуторянам, что индюку башку топором срубить, что коммунисту – разницы, в сущности, никакой, они у нас этакая нация совестливых убийц-неумех), а уж потом маршалок Маннергейм и его бражка просто велели забыть о них. Чего лишний раз вспоминать – только аппетит и сон местным пейзанам портить. Так по сей день и не помнят, зато кое у кого Финляндия почему-то считается «оплотом демократии».

Кстати, уже потом, пытаясь по горячим следам выяснить хоть какие-нибудь подробности своих здешних «подвигов», я просмотрел в том числе доступные (но явно далеко не полные, их до сих пор нельзя публиковать все) финские списки потерь. И неожиданно выяснил, что korpraali Antty Sammotaakoo (имя и фамилия у него были запоминающиеся, такие легко найти, тем более что все прочие мертвяки из того блиндажа, кроме него и сержанта Пуури, так и остались для меня безымянными), оказывается, числится «sankarillisesti kuoli», то есть геройски (ну, разумеется!) погибшим в неравном (конечно, а как же иначе?!) бою, во время обороны укрепрайона Сумманкюля на Карельском перешейке аж 13 февраля 1940 года! То есть по воле каких-то хитрожопых штабистов, пропагандистов или контрразведчиков, его почти месяц не значилось среди мертвых, хотя по факту его уже не было и в числе живых. Так что «правдивые и демократические» финны зачем-то (хотя я-то вполне понимаю зачем – никакой вояка с большими звездами на погонах или петлицах ни за что не признает, что на участке фронта, за который он отвечал, в какой-то момент произошло нечто, так и не понятое ни им, ни кем-то еще, такие вещи принято повсеместно секретить и превращать в головную боль для контрразведчиков) посмертно, задним числом, поменяли своему невезучему соотечественнику (хотя, скорее всего, не ему одному) не только место гибели, но даже часть, где он служил. Это еще раз к вопросу о том, что на Западе о любых войнах «почтеннейшей публике», якобы, сообщают одну лишь «чистую правду» – не надо путать истину с тем, что кому-то выгодно…

– Трупаков оттащи куда-нибудь подальше со света, – приказал я Кюнсту, вдруг ощутив, что мешок за моими плечами стал каким-то слишком тяжелым. – А то наши впечатлительные коллеги с непривычки, чего доброго, обрыгают тут все. И кастрюльку с печки сними, пока жрачка не выкипела на фиг. А потом скажи Кузнецову, чтобы звал сюда остальных. Ну а дальше пускай он выдвигается к дороге, про которую говорил пленный, и ждет там этот чертов трактор.

Как Кузнецов сможет мне просигнализировать о появлении в пределах видимости указанного транспортного средства, я, честно говоря, представлял не очень (не побежит же он обратно эти полкилометра, чтобы доложить!), но почему-то знал, что Кюнсты точно найдут способ обнаружить искомое и сообщить об этом.

На том мой запас команд, распоряжений и прочих гениальных идей временно иссяк. Стаскивая свежие трупы в дальний темный угол блиндажа и под нары, Смирнов неожиданно где-то там нашел и немедленно показал мне небольшой ящик из дощечек (изначально, похоже, патронный) и без крышки, в котором матово отблескивали восемь «яичек» снаряженных ручных гранат в ребристых «рубашках», сильно похожих на наши «лимонки» (хотя, справедливости ради, надо сказать, что скорее это наша Ф‐1 похожа на них). Насколько я понял, это были пресловутые английские «гранаты Миллса», они же «номер 36» или Mk.II – начиная с Первой мировой один из самых распространенных в мире видов такого оружия. Ну, что же, здорово, теперь у нас и «карманная артиллерия» появилась.