Книга Потерянная принцесса - Алина Немирова

– Мое правило таково – больного выбираю я сам.

– Ну и выбирай, но такого, чтобы он был очевидно болен, – сказал халиф. – Поэтому не вздумай требовать, чтобы тебя провели по городу, где у тебя могут найтись сообщники. Ищи больных тут, прямо в моем дворце.

– Нет ничего проще, – ответил Самак-айяр. – Видишь, о повелитель, вон того человека? Я берусь исцелить его.

– Воистину, это доказывает, что ты – врач особого рода! – в изумлении воскликнул халиф. – Ибо это мой зять, он слеп на оба глаза уже много лет, и, право, тебе потребуется все твое искусство, чтобы вернуть ему зрение!

– Я готов приступить, – сказал айяр, направляясь к зятю халифа.

– О повелитель! – в испуге прошептал на ухо халифу главный визирь. – Помнишь ли ты, почему именно этот человек стал твоим зятем? Если ему сейчас и вправду вернут зрение…

А дочь халифа, надобно сказать, была столь уродлива, что в мужья ей пришлось искать слепого.

– Достаточно! – вскричал халиф. – Поистине, я больше не подозреваю этого человека в краже и верю, что он врач. А теперь гоните его прочь из моего дворца и больше никогда сюда не пускайте.

Эта притча уже грела душу, а не вымораживала ее. Значит, магистр предпочтет не прозревать, чтобы сохранить нечто большее, чем то, что могло дать тщательное расследование?

Спокойствие в Ордене. Приостановленное рвение золотого льва, который, похоже, норовит замахнуться на то, что должно быть подвластно шести леопардам. Да уж заодно и жизнь Лютгера, которая тоже кое-какую ценность имеет!

Смущало другое. Айяра в той притче выставили прочь из дворца – но ему того и надо было. А с ним, фон Вареном, как собирается брат Анно поступить?

– Как в притче о халифе и суфии, – магистр без слов прочел его мысль. – Помнишь?

Эту притчу он помнил тоже.

История повествовала, наверно, о каком-то другом халифе и об одном из суфийских учителей. А относилась она ко времени, когда суфии в халифате были вне закона. То есть лишь Всевышнему ведомо, о каких годах речь, – это повторялось несколько раз, даже и сейчас иные из мусульманских владык не терпят суфиев.

Тот учитель, зная о награде, объявленной за его голову, решил, что скрываться – не для него, а спасаться бегством – тоже, ибо закончится это тем, что будешь пойман и убит в побеге, как пес. Потому он сам предстал перед халифом. Тот сперва очень удивился такому проявлению смиренной покорности, но тем не менее сразу же подписал смертный приговор, уже заранее приготовленный, вручил его начальнику своей стражи и лишь после этого обратился к учителю:

– Вы, суфии – странные люди; однако, если ты ищешь мученической смерти, я охотно дарую ее тебе.

Суфий отвечал:

– Я по своей воле сдался тебе, освободив твоих людей от труда заниматься поисками. Разреши мне за это самому предстать перед палачом.

Халиф кивнул – и учитель был отправлен на казнь в сопровождении пары стражников. Когда они приблизились к открытому двору большого караван-сарая, где в тот день ожидал распоряжений старший палач, сидя у огромного костра вместе со своими друзьями, помощниками, рабами и слугами (ибо главный палач халифа – высокая должность, велика его власть, много людей ходит под рукой его), суфий обратился к своей охране:

– Теперь оставьте меня, так как человеку моего положения, который сдался добровольно, негоже терять достоинство даже в такой момент.

Стражи, привыкшие ценить мужество, согласились с ним; остались они на месте, когда их поднадзорный пошел вперед, а убедившись, что он приблизился к палачу с приговором в руках, и вовсе удалились.

Палач, в удивлении посмотрев на посетителя, сказал:

– Мне сегодня предстоит работа? Ты принес приказ от халифа?

Не передав приговор палачу в руки, суфий бросил бумагу в огонь. После чего воскликнул:

– Я пришел сюда, как видишь, по доброй воле и без конвоя. Да, я был у халифа, я сдался ему сам, и я бросил приговор в костер, ибо возмущен его несправедливостью. Ведь человеку моего происхождения, образования и положения подобает почетная ближняя ссылка, а не изгнание в далекий Хорасан, где некому оценить мои знания, не с кем мне вести ученые беседы, да и жить придется впроголодь!

– От тебя ничего не зависит! – гневно взревел палач. – Не тебе решать, в какое место быть сосланным! Я выполню волю моего повелителя!

И вместо того чтобы привести в исполнение смертный приговор, палач грубо схватил осужденного за плечо и силой отвел в конюшни халифа, где приказал предоставить ему лошадей и сопровождение (ибо, следует повторить, велика власть старшего из халифских палачей, и мало охотников находится проверять ее границы). После чего суфий наикратчайшим путем, безо всяких задержек, был перевезен из Аравии в Хорасан. И там оставлен.

Хорошо знать восточные притчи. Можно ими объясняться, только упоминая названия – смысл собеседнику известен.

Лютгер лишь теперь осознал умом то, что давно уже постиг сердцем: магистр сейчас говорит с ним почти так же, как семь с лишком лет назад говорил Эртургул. И по той же причине.

Конечно, камни зала – преграда для звука куда более надежная, чем ткань палатки. Но, как видно, есть тут слуховые отдушины. Или просто в коридоре может оказаться случайно кто-нибудь из слуг. Или даже обязательно окажется.

Анно фон Зангерсхаузен смотрел на него в упор. Похоже, время притч прошло.

«Так кто меня отправит в Хорасан, брат Анно?» – спросил Лютгер без звука, тщательно артикулируя движения губ.

«Эдуард Длинноногий», – это магистр показал частью так же, словами без звука, частью жестами, привстав и указав на бедра, потому что на самом деле прозвище Эдуарда было «Длинные ляжки». При других обстоятельствах это могло быть смешно, но сейчас ни у одного из них улыбки на лице не появилось.

Английский принц. То есть король. Он вот-вот двинется в Англию, дабы занять королевский престол – и свита его велика.

«Епископ», – магистр показал вокруг своей головы очертание митры.

Значит, не в королевской свите, а в епископской. Есть епископ при воинстве Эдуарда, его сопровождение тоже обширно, там можно затеряться, но…

«В орденском одеянии?» – Лютгер коснулся тевтонской котты, белой, помеченной черным крестом.

«Нет, – брат Анно качнул головой. – В одеянии мирского монаха. Приказываю и благословляю».

Тут тоже почти ничего говорить не пришлось, даже беззвучно. Магистр выдвинул из-под стола объемистую суму, приоткрыл ее, показал рукав простой рясы – в таких ходят ваганты – и…

Как должен выглядеть «мирской монах», Лютгер толком не представлял: редки такие в этом мире, прежде их пути проходили стороной. Наверно, вагантская ряса как раз ему подобает – если не вообще мирское одеяние, лишь внешне похожее на рясу. Ведь это не клирик по сути своей. Человек, который, живя в миру, придерживается монашеских обрядов – добровольно, по своему выбору, а не согласно обету.