Книга Как стать добрым - Ник Хорнби

— Мне очень, очень жаль, Брайен. Примите мои соболезнования.

— Она была старой-старой, очень старой. Она сказала, что когда-нибудь умрет. Но понимаете, у нее еда получалась горячей. Как она это делала? И как отличить в магазине, какие продукты надо есть горячими, а какие — наоборот? Вот иногда мы брали ветчину. Холодная. Но есть можно. А в другой раз брали бекон. Его надо есть горячим. А когда покупаешь, они не говорят, что горячее, а что холодное. Мне кажется, в магазине должны это говорить. Получается, я покупаю и не знаю, что с этим делать. Что вы скажете о салате и кабачках? А как насчет горячей курятины и холодной курятины? А потом я купил картошку, но это была не та картошка, что продается в магазине. Это была ужасная картошка. Я думал, она горячая, а она оказалась сырой и холодной, и я совсем запутался. Я совершенно запутался, что есть и что покупать. Я очень, очень сильно запутался.

Наверное, это была одна из самых трогательных жалоб пациента на здоровье, прозвучавших в стенах моего кабинета. Я с трудом удержалась, чтобы не разреветься у бедняги Брайена на груди.

«Я тоже запуталась, — хотелось мне признаться ему. — Как и все мы. Не знать, что есть сырым, а что готовить — окажется не такой уж важной штукой, если познакомиться с тем, в каких вещах умудряются запутываться другие».

— Возможно, ваши проблемы с животом и вызваны замороженным картофелем, — непринужденно сказала я. — Но мы их исправим. Найдутся средства, и немало, чтобы устранить неприятности.

К ним я и прибегла. Прописав ему слабительное и диетическое карри, я пообещала сегодня же вечером приготовить ему ужин. Как только он ушел, я позвонила в социальную службу.

Когда я вернулась домой, Дэвид с ГудНьюсом прямо с порога объявили, что наконец, после нескольких недель размышлений, они выделили своих кандидатов для «обращения». То есть свои эквиваленты Хоуп и Кристофера: людей, перед которыми больше всего провинились. Я приволоклась с работы усталая и голодная и, прямо скажем, не особо расположенная к разговору, но они так и насели на меня — пришлось выслушать.

— Валяйте, — вздохнула я, старательно изображая усталость.

— Моя кандидатура — Найджел Ричардс, — гордо заявил Дэвид.

— Кто такой Найджел Ричардс?

— Тот самый парень, которого я вечно мутузил в школе. Правда, теперь он уже не тот парень. Это было в начале семидесятых.

— Ты никогда не упоминал этого имени.

— Потому что стыдился, — торжествующе объявил Дэвид.

Вот так. Блажен, кто не помнит прошлых обид, кроме самых далеких, детских. Стало быть, и мне бесполезно было освежать его память, наводя на мысль, что должен быть кто-то еще, перед кем он мог бы ощутить вину и ответственность. Например, бывший коллега или член семьи, я, в конце концов. Я могла предоставить ему длинный перечень обид и провинностей, которого хватит на месяц самобичеваний. Но я слишком устала. Сегодня я была совершенно без сил и в крайне подавленном настроении. Если его томит Найджел Ричардс, пусть будет Найджел Ричардс. Значит, так тому и быть.

ГудНьюс остановил свой выбор на собственной сестре.

— И что же, — осторожно поинтересовалась я, — вы ей такого сделали?

— Да вообще-то, ничего особенного. Просто я… Не смог ужиться с ней, вот и все. И с тех пор больше никогда не видел. А в то же время она мне сестра. И я чувствую вину перед ней, понимаете?

— А мне еще играть дальше с Хоуп, мамочка?

— По-моему, ты уже наигралась.

— Ну а мы еще не совершили такого, как Молли, поступка, не так ли? — сказал Дэвид.

— Так теперь, значит, Найджел Ричардс станет твоим лучшим другом? И мы станем проводить все свободное время с мистером и миссис Ричардс?

— Уверен, что в качестве лучшего друга я ему не понадоблюсь. У него сейчас уйма друзей и знакомых. Ну а если это не так, с удовольствием займу место его лучшего, пусть даже единственного друга. Для него я готов на все.

— Значит, ты на все готов ради того, кого не видел четверть века со времени последней драки?

— Да. Совершенно верно. Я не должен был этого делать. Я раскаиваюсь.

— Значит, это единственная вина, которая тебя гложет. Это самое сильное чувство вины за всю твою жизнь?

— Не единственное. Но первое.

Жизнь не так уж длинна. Дойдет ли очередь до меня?

Признаюсь, идея объединить силы пришла именно от меня — собрать воедино Брайена, Найджела и сестру ГудНьюса Кантату (это имя она выбрала себе сама в возрасте двадцати трех лет, очевидно, не без участия ЛСД, который усиленно принимала в Ройял-Фестивал-холл).[64]Мы соберем их вместе за обеденным столом, чтобы ликвидировать все наши грехи одним махом — так, во всяком случае, я представляла это Дэвиду. Он обрадовался этой идее, даже не задумавшись над тем, что Найджел, возможно, теперь председатель межнационального банка, а ему весь вечер придется сидеть рядом с Брайеном и его плохо функционирующим кишечным трактом.

На самом деле отчего-то и мне верилось в удачный исход дела — видимо, такое настроение было порождено отчаянием и цинизмом. Отчего бы им действительно не посидеть вместе? Это будет забавно и придаст нашей встрече дополнительный градус веселья. Чем хуже, тем лучше! Пусть, в крайнем случае, из этого просто выйдет анекдот, который можно потом будет рассказывать друзьям долгие годы, растянув приятные минуты общения с людьми, которых я знаю и люблю и которые насквозь буржуазны и безнадежны.

ГудНьюс решил начать первым. Он позвонил сначала по одному из последних номеров Кантаты, затем по другому, третьему, и наконец обнаружил ее в каком-то брайтонском сквоте.

— Кантата? Это ГудНьюс.

Очевидно, ответила не она, или же на том конце просто бросили трубку.

ГудНьюс вновь набрал тот же номер.

— Подожди, не бросай трубку, послушай… — прокричал он в одно слово. — Спасибо. Я столько вспоминал о тебе, о том, как плохо поступил с тобой. И я хотел…

— …

— Знаю.

— …

— Знаю.

— …

— А вот в этом моей вины нет. Я никогда не вызывал полицию. Это мама.

— …

— Но не я же привез его. И дверь я тоже не оставлял открытой.

— …

— Давай, давай, Кантата. Он стоил семьдесят пенсов. И все равно бы порвался.

ГудНьюс вскочил и принялся скакать вверх-вниз, как будто на батуте. Сейчас он напоминал человека, у которого сорвалась последняя возможность совершить кровную месть. Такую проблему не исправить исцеляющими руками, не разрешить на листке бумаги, не описать в книге. Ее можно только выколачивать из себя такими вот обезьяньими прыжками, потому что ничего другого уже просто не остается. Никак по другому на все это не ответить. Месяц назад мне, наверное, лучше всего было так же вот прыгать по нескольку раз в день. Вреда, во всяком случае, от этого было бы не больше, чем от всего остального.