Книга Караван в Хиву - Владимир Буртовой

Айтов не захотел слушать предостережений старшего в караване, поднялся на ноги.

– Нас здесь бранят! Нас начал пугать! Что сидеть нам и слушал? Сами скоро отторгуем и уйдем в свой Казань.

– Не правильный слова говоришь, Муртаза, – попытался урезонить его Аис Илькин. – Как можно бросал караванный старшина? Что будем сказать тогда господын губырнатыр? Злой коршун над головам взлетел – цыплята под курицам прятался. Надам и нам держаться кучам. Разбежимся, и дела наш – яман, савсем дрянь, однако, будет.

Но татары загалдели по-своему и последовали за Айтовым. Илькин в нерешительности топтался среди комнаты: и от единоверцев отставать не хотелось, и обижать караванного старшину, земляка, совестно.

Данила подошел к нему, тронул за рукав:

– Аис, как бы тебе часть наших товаров вывезти из караван-сарая подальше с глаз хана, хотя бы в Шават или Кент, и там продать? Без денег можем совсем остаться. Да и нашим посланцам кое-что для подарков потребуется непременно, а Малыбай уехал, взять негде.

Родион при последних словах Рукавкина подхватился на ноги, с нескрываемой надеждой уставился в глаза Илькину.

– Верно говорит Данила! Даст бог, хоть что-то спасем… к тому, что расторговали на Эмбе у хана Нурали. Аис, в моей лавке, слева от двери, тюки красного сукна, самого лучшего, вывези. В тот раз хан не успел прибрать, как бы еще не нагрянул, пустынный коршун. Вывези, век Бога молить за тебя стану. Иначе – погибель мне, – и Родион тяжело опустился на ковер, поник головой, а потом чуть слышно добавил: – Знать бы наперед, что здешний хан любит по чужим карманам молебны служить, так дальше Эмбы меня и на аркане не сволокли бы проклятые дэвы, эти черти здешней земли! А теперь с Каипом не поспоришь: лошадь с волком тягалась – хвост да грива осталась!

Данила Рукавкин угрюмо склонил голову, словно упрек товарища по несчастью был адресован не хану Каипу, а лично ему, старшему в караване, который не обеспечил всем спокойствия и успешного торга.

Аис Илькин обрадовался возможности оказать столь необходимую услугу караванному старшине в надежде, что и тот в свою очередь вступится перед таможенным начальством, если начнут пытать за вывоз оружия в хивинские земли. Он тут же согласился:

– Понимал вас, Данила, понимал, Родион! Буду давал стражникам золотой деньга и обманывал его, что в мой лавка мала места был, в другой лавка приходился ложить сукно и другой товар. По какой цена продавал надам?

Рукавкин неопределенно развел руками и какое-то время так и стоял, словно спину прострелил нежданный радикулит, потом опустил руки вдоль тела, выдохнул:

– До прибыли разве теперь нам, Аис? Продавай хоть за свою цену, как дома брали. Если, конечно, торг совсем плохо пойдет. Свое бы вернуть да самим как-то выкрутиться. А что некоторые твои собратья-татары ружья продают, о том меня хивинцы через Якуб-бая известили. А сегодня вот на торговой площади нашего беглого крепостного мужика встретил. И он о том же сказал под большим секретом, чтобы хивинцы служилые не дознались.

Илькин покривил губы в горестном молчании, потупил всегда веселые глаза, потом тихо произнес, не глядя на Рукавкина:

– А что делал будем, старшина? Хивинца давал совсем плохой цена за наш товар. Он видел, что хан сердитый на нас. А каждый ружье по шесть червонца брал. Вон какой барыш, однако, получается.

– Ну иди, Аис. Да будь осторожен, не ошибись в лавке поутру, а то хивинцы вконец растащат товары мои да Родиона с Лукой. Вовсе голыми возвратимся, – и вдруг спросил: – Да, а ты сам как, тоже на продажу ружья имеешь? Много ли?

Аис замялся с ответом, и Данила сказал:

– Не говоришь, что нет, и то ладно, что не врешь. Ну, иди. Бог и господин губернатор будут вам судьями, если возвернемся домой.

После ухода татар Лука Ширванов вновь завалился на свою постель.

«Теперь опять день не поднимется, будет вздыхать и молчать. А то за Библию примется да к нашей жизни подбирать приемлемые слова из поучений пророков», – подумал Данила и перевел взгляд на Родиона, который сидел на ковре, понуря большую голову, будто отцветший чертополох тяжелую колючую шапку.

Со своего места поднялся Кононов, прошелся по коврам, старым и изрядно вытертым чужими ногами, похмыкал, о чем-то раздумывая, потом ворчливо проговорил:

– Чудно мне, Родион! Всякому нужен гроб, да никто на себя не строит! И ты, Лука, вон учения о чужом житии читаешь, а себя загодя в землю живьем закопал. Не годится так, други. Надо держаться.

– Может, еще раз напомнить хану, чтобы возвратил нам долг? – предложил Родион и с надеждой глянул на Рукавкина. Ширванов и на это не среагировал, будто ему было все равно, вернет хан деньги или нет. Данила безнадежно махнул рукой, едва не опрокинув чашку на ковер.

– Что толку в печную трубу на метель ругаться, все одно воет, – ответил он. Родион снова уронил голову. Верно сказал караванный старшина. Незадолго до бунта родственников Куразбека купцы через Мурзатая пытались получить с хана деньги за товары, но Каип пригрозил им смертью, если впредь посмеют докучать своими напоминаниями.

Чем ближе с юга к Хорезмской земле подступали первые сполохи пустынной жары, чем горячее становилось солнце на голубом небе и все реже появлялись на нем облака, тем тревожнее смотрел в полуночную часть горизонта Данила Рукавкин. Целыми днями в сопровождении кого-нибудь из братьев Опоркиных он бродил по караван-сараю, высматривал, не прибыли ли новые люди из киргиз-кайсацкой степи, не слышно ли что от Нурали-хана, и с нетерпением поджидал новостей от друга Якуб-бая.

Однажды во время такого обхода Рукавкин случайно наткнулся на оренбургского татарина Алея Армякова. Тот увлекся торгом и не приметил, как со спины подошли Данила и Маркел. Алей держал два отлично сработанных на тульских заводах Демидова пистоля, и только малая цена, которую давал хивинец, сдерживала его от обмена. Но вот хивинец, похоже было, сдался, надбавил цену, начал отсчитывать монеты.

– Потерпи, Алей, с продажей, – проговорил Данила и выдернул из его пальцев пистоли, передал Маркелу. – Рановато по рукам ударили, купцы!

– Ах, шайтан! С луны упал, да? – вскрикнул Армяков, пораженный внезапным появлением караванного старшины, а потом вновь повторил, уже с угрозой: – Ах, шайтан! Ты меня грабил хотел? – И вдруг замахнулся ударить Рукавкина.

Маркел перехватил руку Алея да так крутнул его вокруг себя, что тот едва устоял на ногах.

– Охоло́нь, Алей! Не ровен час, забылся ты, кто перед тобой? Жадность затмила глаза и засушила совесть. Иди в лавку да спрячь остаточное оружие до Оренбурга.

Алей, бормоча угрозы, удалился. Хивинец с досады плюнул себе под ноги: сорвалась покупка!

– Неймется им таки, – разозлился Данила. – Прошлый раз сказал о таможенном начальстве для острастки, а теперь вижу, что и в самом деле придется о них доложить, чтобы впредь не выпускали в Хиву.

Прогрелась Хорезмская земля, зазеленели сады, рощи, укрылись буйной, недолгой здесь зеленью и цветами. Самая пора… И Данила решился. В ближайший приход Якуб-бая он вновь собрал купцов и приказчиков каравана, и, когда все, по традиции, выпили чай и отодвинули пустые пиалы, Данила обвел выжидательные лица твердым взглядом.