Книга Дед - Михаил Боков

Автовокзал оказался приземистым деревянным строением, выкрашенным в зеленый цвет. У входа – видавшие виды «лиазы» и «пазики», каких Ганин не видел уже сотню лет и думал, что они все повымерли на свалках. Расписание рейсов на стене писано от руки. В кассе – мадам с пергидролью: «Чего вам?» Перед входом народ ждет автобуса и выкаблучивается пьяный дядя. Вытанцовывает, песню поет. Упадет в грязь, народу весело. Встанет, погрозит кулаком – весело вдвойне.

С боку от вокзала церквушка – звонит в один колокол, зовет на службу. Но проезжим да местным на службу неохота. А охота им пива и семечек кулек у бабушки взять. На службе стоять надо, слушать. А с пивом и семечками как хорошо! Стоишь, лузгаешь, запиваешь пивом – наблюдаешь жизнь: цветистую, буйную.

Вот студентки педучилища едут с практики – хороши! Юбочки короткие, каблуки – что зуб у тигра, и сами на язык вострые. «Что смотрите, мужчина? Женщин не видали?» – «Не видал». – «Монах, что ли? Или в лесу живете?» – «В лесу» – «И как же вы в лесу это самое?» Смеются, бесстыжие. Завтра окончат училище, пойдут детей добру учить.

А вот туристы – гуськом, с рюкзаками, бороды поотросли. Стоят молча, понуро – утомил туризм. А вот местные едут по делам – с авоськами. В авоськах молоко в банках звенит. Приедут в райцентр, молоко на рынок выставят: покупайте, прохожие, натуральный товар. Кипит жизнь на автовокзале!

Пока Виктор Сергеевич узнавал расписание автобусов, взяли по кружке пива и Гале кваса. Построились в кружок. Ганин сказал тост:

– За кино!

Звякнули кружками, выпили, обтерли пивные усы.

– Будем прощаться скоро, ребзя, так вы на нас зла не держите. Помогли чем смогли. С голоду и холоду никто вроде не помер, из лесу вернулись живые, а кое-кто даже вон похудел, – Ганин похлопал по животу курчавого Игоря. – Дальше сами разбирайтесь. С фильмом, с начальством своим.

– Не будет фильма, – Игорь вздохнул. – Фактуры мало.

– Дорисуете. Давай выпьем еще.

– И все-таки странно это. Вчера ложились спать, никто расходиться и не думал. А с утра уже понеслись. Будто испугались чего.

– Устали мы, – сказал Ганин, недовольный, что вновь подняли эту тему. Перехватил вопросительный Галин взгляд. – Может человек устать? Вот и решили ночью, что силов больше нету: отдохнуть охота, помыться по-человечески, грязь с себя соскрести. Губернатор ваш, он же не слышал никого! Ему бы только это – презентацию состряпать, отчитаться в Москве, значок получить. А послушай он нас, мы бы еще тогда из лесу убрались. Баста! Пора кончать сезон! А ну подставляй кружку!

Он понимал, что объяснение звучит беспомощно и не может удовлетворить всех вопросов. От этого он злился. Начал шутить неудачно, раскраснелся, понял, что только делает все еще хуже. Отвлек Серега. Ставший радостным от пива, Солодовников-младший полез в рюкзак и выудил оттуда скрученный в дугу «шмайсер» – тот самый, который несколько дней назад подсунули для камеры. Протянул «шмайсер» Игорю.

– Дарю!

Подошел Виктор Сергеевич.

– Автобус на Дубки отходит сейчас, – сообщил он Ганину. – Вам, – он кивнул телевизионщикам, – добираться до города перекладными или ждать до вечера. Братьям в деревню будет рейс через час.

– Значит, и правда разъезжаемся? – почесал затылок Серега, будто бы только сейчас осознавший факт расставания. Зыркнул на Ганина. – Смотри, Андрюха, не исчезни в Москве!

– Не исчезну, – пообещал Ганин. – К зиме найдемся. Едем, Галя? – обернулся он к девушке. – На откос? К речке Дубенке твоей?

Галя нахмурила лоб, задумалась.

– Едем? Повидаешь родную сторону!

– Едем, – наконец кивнула она.

У Ганина отлегло от сердца. Он уж был почти уверен: не захочет ехать с ним Галя. Решит, что он водит ее за нос, придумывает тайны, и не захочет. Обрадовавшись, приобнял девушку за плечи. Поцеловал.

– Ну вот то-то же! Ее домой зовут, а она ехать не хочет. Давайте прощаться, ребзя.

Он обнялся со Степаном и Серегой, пожал руки телевизионщикам. Подавая ладонь Виктору Сергеевичу, шепнул:

– Куда сами думаете?

– Не знаю, – нахмурился тот. – В город двину, верно, с телевидением. Потом к себе, в Подмосковье.

– Звоните, как пройдет хандра. Еще почудим.

– Сдайте меч, Андрей, – вполголоса последний раз попросил Виктор Сергеевич. – И монеты сдайте от греха подальше.

Не желая вступать в перепалку перед Галей, Ганин осклабился – со всей лихостью, какую только мог собрать. Покосился на мешок с монетами, лежавший у ног Сереги. «Как бы не стырили братья», – стрельнула шальная мысль.

– Здравия желаю! – Он щелкнул каблуками бот, отдавая Виктору Сергеевичу честь. Подмигнул Сереге, по-блатному цыкнул слюной. – Металлоискатели схороните, пацаны!

Металлоискатели решили оставить за братьями. Ганин, направлявшийся в отпуск и затем в Москву, полагал, что в этом году они ему уже не пригодятся. А в следующем, надеялся он, на деньжищи от продажи добытого добра купит новые.

Он развернулся, собираясь шутовски отмаршировать до автобуса. Пусть видит Виктор Сергеевич, что не берут его ни страхи, ни миражи. Вот тут и случилась оказия. Нога его запуталась в мотке телевизионного провода, и он неуклюже завалился на колено.

Серега заржал:

– Андрюхе больше не наливать.

Других шуток от него и не ждали.

Галя помогла подняться.

– Андрей, Андрюша, ты как?

Хорошее настроение враз улетучилось.

– Нормально, – пробурчал он.

По ступенькам автобуса поднимался, хромая. Чертовы провода. Сел, потирая колено, посмотрел в окно на красные рожи подельников. Серега махнул ему пивной кружкой. С кружки большими хлопьями слетела пена – на асфальт, на штаны. Было видно, как он смеется и ругается, хлопая рукой по штанине. Солнце. Всегда и всюду – солнце, солнце, солнце. Галина рука была горячей.

А может и правда сдать меч от греха подальше?

Гарь

Ехать было два часа с хвостиком. Небольшое, в общем-то, расстояние автобус преодолевал, как древняя черепаха: громыхал, продирался по бездорожью, заворачивал в каждый забытый богом закуток. И везде его ждали люди, обезвоженные от жары. Они топали сапогами, чернели морщинами, похожими на распаханные поля. Пахли луком, потом, резкими духами. Один раз в автобус занесли живого гуся. Гусь тянул шею из корзины.

Меч, завернутый в холстину, Ганин поставил между колен. Сидя, опирался на холстину, как на трость. На сердце было тревожно. Несколько раз он оглядывался, изучая лица пассажиров. Одним из таких взглядов выхватил татуировку на коричневом запястье спящего мужчины: солнце, писанное синей выцветшей краской, садилось на запястье за горизонт. Мужчина спал, надвинув кепку на лоб. А спал ли?