Книга Прыгун - Роман Коробенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«...куда делись жалостливые всхлипы?..»
«...хочу забыть раз и навсегда...»
«...вот это, наверное, я сам, хотя — о чем я?..»
«...хочу освободиться...»
«...а что я делаю все сегодняшнее. утро?..»
«...нужно уехать далеко...»
«...пожалуй, это мои мысли…»
«...и вернуться новым человеком...»
«...как много в этом слове...»
«...все это я найду на другой планете...»
«...а это кто?..»
«...да кто все это говорит...»
Голова наполняется шумом обсуждения всего на свете.
Я смотрю в окно, там ярко щурится почти зимнее солнце. В точке П. оно иногда бывает таким, в точке М. оно всегда болезненное в это время.
Неожиданно стул выпадает у меня из-под зада, и я с шумом валюсь на пол. Оказывается, одно из пятен опасно разрослось и поглотило стройную ножку стула. Я остаюсь лежать, приходит мысль, что, может, одно из пятен возьмет и поглотит меня и там сквозь чернь я найду что-нибудь другое.
Внезапно алкоголь, который столько безрассудно был пущен в мою кровь, наваливается откуда-то сверху непомерно тяжелой тушей. Меня словно размазывает по полу, после чего я, что весьма логично, засыпаю.
Снится Сашка, и в том мире я опять забываю о происшедшем.
Мы смеемся над чем-то, кругом ночь и фонтаны, брызжущие ярко-красной водой, она бежит впереди, я пытаюсь ее догнать, и так продолжается бесконечно долго. Даже сквозь сон я чувствую, что невыносимо счастлив.
А потом пробуждаюсь.
Я лежал на кровати, которую спина моя знала наизусть. Я лежал в одежде, хотя постель была разобрана, а в одном из углов на самом кончике ложа сидела какая-то потерянная Сашка. Она тоже была в одежде — серых джинсах и полосатой майке, на голове ее обжился волосяной апокалипсис. Она смотрела точно сквозь меня, и мне стало не по себе, я приподнялся и хотел поставить ноги на пол, но пола не оказалось. Стопы зависли в нигде, снизу на меня безумно глядела чернильная темь, конца и края которой я не видел. Пол будто аккуратно вырезали по трафарету стен, подле которых остался даже плинтус.
— Так уже несколько часов, — прошептала Сашка. — Дурацкие пятна съели пол…
Я достал из кармана монетку и бросил вниз. Она пропала в темноте, и, как жадно мы ни вслушивались, ни одного звука не донеслось. Я посмотрел на стены: черные пятна появились и там, их расцвело пока немного, но я помнил, как быстро они сожрали незыблемый пол.
— Повод поспать, — вслух подумал я и вернулся на точки оси координат, на которых очнулся.
«...может, когда я проснусь, все будет иначе — в смысле пола или в смысле того, что стало явью…»
— Не спи. — шепотом попросила Сашка. — Мне страшно.
— Я рядом, — ответил я, подмечая черные пятна на желтоватом потолке. — Если что, потряси, и я убью любого.
— из-за кого меня разбудили…
— Пожалуйста. — попросила она.
«...побудь со мной еще немного...»
— Я не могу, — ответил я. — Мне нужно отключить голову, слишком тяжелые мысли струятся в ней. мне больно.
— А мне страшно.
— Поспи тоже, сон делает нас бесстрашными.
— Я пыталась, не могу.
— Что-то подобное я уже видел, тогда все закончилось нормально. — и уснул, но прежде чем уснуть, успел удивиться тому, что темь забрала все предметы с пола, кроме кровати.
«...что особенного в кровати?..» — подумал я, но уже спал и не ответил.
Когда я проснулся в следующий раз, Сашка оказалась на том же месте, в той же одежде, но с аккуратно прибранной головой и ясным спокойствием в глазах.
Стены представляли собой нагромождение клякс, будто кто-то начал собирать пазлы — и бросил.
Я попытался заговорить с Сашкой, она не ответила. Я попробовал лаской, ничего не вышло, я начал говорить гадости, она просто опустила лицо.
Я заметил, что из черт ее пропала въевшаяся задорная вредность, которую не теряло лицо моего маленького дьявола, даже если он спал или плакал.
Я улыбнулся своим мыслям, мне вспомнился первый мой сон наяву, когда я познакомился с лучшей частью моей женщины. Я крепко сграбастал ее ладонь, хищная гримаса раскроила мое лицо, и, не давая ее страхам сопротивляться мне, рывком увлек нас в кромешное неведомо.
Все заняло несколько секунд. Во мне не было страха, я жаждал бегства. Бегство казалось и прекраснейшей местью, если можно подобным образом называть чувство, поселившееся во мне.
Мы упали боком туда, где когда-то был пол, и не вызвали даже всплеска. Все тут же померкло, глаза стало бессмысленно держать открытыми. Я чувствовал только тепло ее ладони, она, пожалуй, так же чувствовала только это.
Наши пальцы сплелись намертво.
После очередного попадания в белые стены, с особыми запахом, модой и темами, я неожиданно пришел к выводу, что люблю больницы. Во-первых, так легче думать, когда вынужден находиться в подобной атмосфере более месяца, во-вторых, это единственное место, где ты можешь запоем читать. В-третьих, там кормят, так или иначе заботятся, и повторюсь — там очень много времени для размышлений.
Пока на голову влияет некий негативный эффект, ты находишься под разными обезболивающими средствами, поэтому любое зломыслие пребывает в некоем отстраненном парении от тебя самого. Все будто не с тобой и не про тебя, и увлекательно думать о ком-то, кто отдаленно на тебя похож. Потом, когда средства тебе уже не нужны, голова начинает понимать, что схожесть не случайна, но острой боли такие осмысления уже не приносят, напротив, ты способен разобрать соображения на атомы и принять верное решение. Эволюция мышления тут такова: как только решение перестает казаться правильным, ты опять попадаешь на больничную койку, и все происходит заново.
— Шестая жизнь сгорела, — погрозила мне пальцем знакомая медсестричка, которая сквозь кальку препаратов кажется очень-очень привлекательной. — Помни, кот, всего их девять…
Я киваю, чувствуя далекое эхо боли. Это нелегкая задача. У меня опять с десяток переломов, пара смещений, вывих и, разумеется, повсеместный ушиб мягких тканей. Разум мой словно витает над телом, я думаю, но мысли мои очень далеко от меня. Иногда мне даже кажется, что я слышу мысли каждого человека в палате, но, конечно, все эти мысли — мои.
Не успели меня прикатить в палату, как я стал местной знаменитостью. Что не странно — человек, выпавший в шестой раз из окна, невольно притягивает внимание.
Палата — самая обычная: десяток коек, при каждой квадратная тумбочка, пара стеклянных шкафчиков, завидной худобы и всегда под ключом, и — белые стены, белый потолок да большое окно в заиндевевший город.
