Книга Вице-канцлер Третьего рейха. Воспоминания политического деятеля гитлеровской Германии. 1933-1947 - Франц фон Папен

Нашим основным инструментом стали особые процентные облигации, обеспечивающие освобождение от налогов, при помощи которых предполагалось снабдить промышленность оборотным капиталом, поощрить создание новых рабочих мест и способствовать расширению производства. Каждый дополнительно принятый на работу рабочий обеспечивал своему нанимателю уменьшение на 400 марок суммы взимаемых с него налогов. Другие изменения в шкале налогообложения способствовали введению сорокачасовой пятидневной рабочей недели за счет найма возможно большего количества рабочих. Мы надеялись создать, так сказать, «с черного хода» мощный стимул для развития промышленности, одновременно проводя меры социального реформирования. Несмотря на это, социалистические партии выступали против всех аспектов нашего плана.

Государство находилась в достаточно скверном финансовом положении. Было подсчитано, что 23,5 миллиона немцев – примерно 36 процентов населения – зависели от общественных фондов. В это число входили государственные служащие, армия, пенсионеры и безработные. Такое бремя делало свободное взаимодействие экономических сил почти невозможным. Упомянутые 2,2 миллиарда марок были получены из внутренних источников, без использования в очередной раз международных займов. Это потребовало использования наших последних резервов, и успех всего плана зависел от того, удастся ли нам употребить суммы, ранее уходившие на выплату пособий по безработице, на что– либо более производительное. За первый месяц реализации программы наши надежды сильно окрепли ввиду сокращения числа безработных на 123 000 человек.

С долговременной точки зрения не менее важной представлялась реформа избирательного законодательства. Новые выборы в рейхстаг были назначены на 6 ноября, и мы старались изыскать какой-то способ провести их уже по новой схеме голосования. Но изменить избирательный закон при помощи чрезвычайного декрета было невозможно. Система пропорционального представительства была зафиксирована в конституции, а в то время не существовало ни малейших шансов на формирование большинства, необходимого для принятия соответствующей конституционной поправки. Единственная надежда заключалась в возможном успехе наших усилий по вытеснению нацистов с ключевых позиций, занимаемых ими среди других партий на политической арене. Если бы нам не удалось этого сделать, то мы намеревались убедить президента порвать с конституцией ради того, чтобы обеспечить избрание парламента, способного действительно заниматься государственными делами.

Правительство находилось не в лучшем положении, чем во время предыдущих выборов, и было вынуждено в большей или меньшей степени позволять событиям развиваться «своим чередом». Мы рассматривали возможность создания новой партии, специально ориентированной на поддержку президента, но я отверг эту идею, поскольку она противоречила нашему намерению держать правительство вне влияния политических партий, занимая позицию над ними. Так или иначе, времени для организации такой партии в общенациональном масштабе у нас не оставалось. Нашей основной слабостью было то, как справедливо информировал свое правительство 19 сентября сэр Горас Рэмболд, что «…люди, желающие поддержать правительство Папена, число которых в настоящее время растет, просто не знают, за кого им голосовать».

Даже Теодор Вольф, стоявший на противоположном от меня политическом полюсе, писал в «Berliner Tageblatt», что в умерен– ных и либеральных кругах существует заметное сочувствие к моему правительству. Но он же задавал вопрос, каким образом может эта симпатия быть преобразована в поддержку на выборах. Всякий, кто хотел голосовать за меня, должен был одновременно вкусить от кислого националистического яблока, а это, указывал Вольф, могло оказаться слишком высокой ценой. Можно почти не сомневаться в его правоте. Если бы наша консервативная партия была умеренной и прогрессивной, для громадного количества людей оказалось бы намного проще оказывать ей поддержку и служить опорой моему правительству. Но любая попытка изменить ее характер разбивалась о «скалу» личности Гугенберга. Казалось вероятным, что даже партия центра на этот раз потеряет часть голосов. Каждый, кто хотел бы поддержать мое правительство, был вынужден голосовать за партию немецких националистов. Между тем, если бы нам удалось отнять у нацистов пятьдесят или шестьдесят депутатских мест, это лишило бы их ключевой позиции и угроза их возможного союза с коммунистами могла быть устранена.

Нельзя сказать, что мы вовсе не добились успеха. Нацисты потеряли на новых выборах 35 мест, но и тех 195 мандатов, которые у них остались, по-прежнему хватало для того, чтобы они имели право принимать участие в любом коалиционном правительстве большинства. Сложившаяся ситуация была действительно очень серьезна, продолжение политической жизни в рамках веймарской конституции становилось делом весьма проблематичным. Потеряй нацисты еще какое-то количество голосов и появись возможность создать правительство без их участия, тогда, может быть, и существовал бы шанс на продолжение инициированной мной политики. Но на деле вышло, что социалисты получили 121 место, коммунисты – 100, партия центра – 70 и немецкие националисты – 51. «Staatspartei» – бывшая демократическая партия – сохранила только двух своих депутатов.

Когда эти результаты стали известны, моей первой мыслью было узнать, какое впечатление они произведут в других европейских странах. Двумя днями раньше я проводил пресс-конференцию, на которой в очередной раз повторил те положения, принятия которых мне не удалось добиться в Лозанне. Существование сильного германского правительства было важно не только для самой страны, оно одновременно являлось определяющим фактором поддержания мира в Европе. До тех пор, пока нацистская партия может паразитировать на народном негодовании, вызванном дискриминационными статьями Версальского договора, Германия будет лишена надежды на нормальную политическую жизнь. Спустя три года Гитлер организовал сильную центральную власть другого типа, которая не имела ничего общего с теми принципами, которые отстаивал я. И он смог тогда получить все то, чего другие государства ни в коем случае не были склонны уступить мне или моим предшественникам. Но к тому времени они сами уже не могли управлять ситуацией.

Я приступил к первой серии консультаций с руководителями политических партий. Социалисты вообще не пожелали начинать вступать в переговоры. Доктор Каас от имени партии центра заявил: «Единственный выход из возникшего теперь неприемлемого положения заключается в создании правительства, которое, защищая права президента и располагая полнотой власти, восстановило бы нормальные отношения с народными представителями и обеспечило создание парламентского большинства, как того требует ситуация». Но со мной его партия сотрудничать отказалась.

Упомянутое Каасом большинство можно было создать только при участии нацистов. Гитлер же, со своей стороны, принял решение обойтись без парламентского большинства. Но историкам, возможно, будет интересно узнать, что партия центра в этот критический момент рассматривала создание кабинета, возглавляемого Гитлером, как единственный возможный выход из impasse[103]. Я не в состоянии понять, каким образом этот факт можно примирить с утверждением, что именно я и есть тот человек, который привел Гитлера к власти.