Книга Андрей Первозванный - Александр Грищенко

— Налог на свежесть?

— Уж не знаю, как он называется, но ведь надо ж как-то зарабатывать и засольщикам. Это ж наш исконный таврический промысел, никак без него нельзя. А когда высолишь её, рыбку эту, вымочишь в вине или рассоле с разными травками — знаешь, какая вкуснятина получается? И соус к ней можно сделать яичный, из желтков, масла, горчицы, уксуса, и главное — побольше его, пожирнее, переложить эту рыбку варёной свёклой, морковкой, луком, и тогда целыми тарелками можно уплетать. Царское блюдо! Сам каган хазарский каждый день его кушает, да. И тудуны его, которые сидят у нас в Воспоре и здесь в Херсоне, тоже такое кушают.

Епифаний поморщился, но не стал возражать Михаилу. Варвары — разве можно им что-нибудь объяснить?

И вот их корабль наконец причалил. Сбежав по сходням, Епифаний не удержался от того, чтобы вытащить из сумы шёлковый свёрток и с трепетом развернуть пяту святого апостола Андрея. Встав на колени и облобызав её, он приложил косточку к плите портовой набережной и взмолился еле слышным шёпотом: «Вот и вернулся ты, святой апостол Христов, на эту землю собственной своей стопой. Моли же Бога о нас, грешных, да сохранит Он невредимым наш путь по камням сего отдалённого града».

Из порта Епифаний с Иаковом сразу же поспешили в собор, надеясь успеть ко всенощному бдению, но каково же было их удивление, когда все двери кафедральной базилики Святых Апостолов оказались запертыми. Во внутреннем дворе перед притвором, на ступенях пересохшего фонтана и в тёмных боковых галереях, сидело несколько нищих, среди них — пара монахов.

— Скажи мне, брат, — обратился к одному из них, самому дружелюбному на вид, Епифаний, — что случилось? Почему ваша церковь заперта и не слышно молитв?

Монах ничего не ответил, только отвернулся и с головой закутался в рубище. Тогда Епифания окликнул другой монах, высокий германец с рыжей гривой, из-за которой почти не было видно его тонзуры:

— Глухонемой он. И писать не может. Мы даже не знаем, как его звать. А меня зовут Иоанн, как преподобного отца нашего Иоанна, епископа Готского.

— Что же случилось, брат Иоанн? Чужеземцы мы, только прибыли в город и хотели помолиться.

— Тогда вам не сюда. Епископ наш, а с ним и почти весь клир на охоте в горах, медведя выслеживают.

— Как так на охоте? — растерянно пробормотал Епифаний. — И никого не оставил служить?

— Никого. Все в горах. Это от моего родного села недалеко. Вот уж лет тридцать, как его хазары сожгли, я тогда совсем ребёнком был…

Епифаний отчаянно всплеснул руками и, перекрестившись на собор, собрался уже уходить, но Иоанн остановил его:

— Погоди. Если вы хотите помолиться в тишине и… — тут Иоанн шепнул Епифанию на ухо, — и поклониться святым иконам, то нужно идти на Западное кладбище, к брату Агапиту в церковь Святого Созонта. Только придётся поспешить, пока не закрыли городские ворота.

И монахи отправились через весь город, причём сворачивая почти через каждый квартал, к тому же многие улицы были так перекопаны, что по ним не только повозка не смогла бы проехать, но и человек бы никак не прошёл. От Иоанна студиты узнали, что всё дело в непрекращающемся ремонте всего городского водопровода, который затеял предыдущий архонт, а нынешний объявил, что в казне совсем нет денег на его продолжение. В итоге старое водохранилище, куда раньше бесперебойно поступала вода из источников, расположенных в нескольких милях от города, так и осталось засыпанным, весь город оказался перекопанным, так что воду теперь приходилось брать из колодцев, вырытых прямо во дворах. Многие херсаки винили в том не столько своих нерадивых архонтов, сколько зловредных хазар, которых, по слухам, совратили в иудейство, вот они и начали пакостить благочестивым христианам. Но против хазар никто бунтовать не решался, да и в самом городе их почти не было, зато доставалось местным иудеям: каждое воскресенье чернь громила их лавки на Главной улице, без чего херсаки уже не мыслили выполнение своего христианского долга.

На Западное кладбище, где стояла небольшая, недавней постройки церковь Святого Созонта, монахи попали прямо перед закрытием Святых ворот, но служба начиналась именно тогда, когда никто из посторонних уже не мог выйти из города и увидеть, как тамошние священники достают из тайников святые иконы и служат перед ними, не поминая еретического фатриарха Феодота и блудливого пьяницу Евтихиана, епископа Херсонского. И ничего не оставалось немногочисленным прихожанам и нескольким священникам и диакону, как ночевать в заброшенных и давно разграбленных склепах, рядом с грудами костей, на циновках, укрывшись оленьими шкурами. Именно там Епифанию впервые приснился его дядя Григорий, который после изгнания из Студийского монастыря, перед тем как открыть свою школу, два года провёл в Херсоне, откуда вернулся грустным и постаревшим. Видимо, несладко ему тут пришлось, но никто из родных так и не узнал, что с ним приключилось в далёком городе. И снилось Епифанию, что дядя Григорий, так же, как и он, укутанный в шкуру, лежал на берегу моря, за городскими стенами. Светало… У Григория замёрзли ноги, потому что был ещё апрель.

…И кто-то пинками в бок начал его будить. Продрав глаза, Григорий увидел над собой мужчину в чёрной форме с надписью «Охорона». Замёрзли не только ноги, но и уши. Болела голова, страшно хотелось пить. Охранник пнул его ещё раз и спросил:

— И шо ты тут разлёгся, а? Надрался, скотина?

— Я? Нет… Просто заснул, понимаете? Я вообще-то на конференцию. Меня на базе поселили. Простите.

— A-а… Ну, тогда звиняй, браток. Неполезно тут спать, так сказать.

И только тут Гриша сообразил, что он полночи пролежал на холодной скале, пусть и в спальнике, и что сегодня ему делать доклад на тему «Апокрифы об апостоле Андрее в славяно-русской книжности», который ещё не дописан, и на это у него оставалась пара часов.

— Ты где был? — уставился на Гришу Никифоров, взъерошенный, опухший и ещё более невыспавшийся. — Только я уснул, меня разбудили питерцы, представляешь? Полчаса как ушли. Был ещё Федя Ризоположенский, одна его фамилия меня до такого состояния доводит… Ты бы их смог разогнать, был бы рядом со мной. А мне ещё доклад писать…

— И мне. А представь, каково тут было Епифанию Монаху в девятом веке? В восемьсот восемнадцатом году, а?

— Ты бредишь, Гриша? И где ты был, предатель?

— На тайной службе иконопочитателей в церкви Святого Созонта.

На это Никифоров ничего не ответил и лишь почесал в затылке, задумчиво глядя в сторону херсонесских развалин.

Руины древнего Херсонеса — Херсонеса Таврического, чтобы не путать с прочими, не нашими, а потому никому не нужными Херсонесами, — не только туристам-профанам, но и крупным спецам-историкам казались немыслимым чудом, «Русскими Помпеями», свалившимися на каменистую крымскую почву прямо с неба: подумать только — единственный найденный в Северном Причерноморье античный театр; вертикально стоящие (настоящие!) мраморные (беломраморные!) колонны базилики 1935 года, пусть не античные (о чём не догадываются профаны), но зато как величественно они смотрятся в лучах заходящего солнца на фоне такого же, как в Античности, моря! Город, где проповедовал Константин Философ, будущий святой Кирилл, брат Мефодия, и где обрёл он мощи священномученика Климента, папы Римского; Корсунь русских летописей, где принял святое крещение будущий креститель Руси князь Владимир Святославич, которого школьные учебники истории почему-то именуют Владимиром Красно Солнышко. Но самое главное — в Херсонесе побывал сам апостол Андрей Первозванный, которому и была посвящена нынешняя большая международная конференция, устроенная Херсонесским музеем-заповедником.