Книга Видео Унтерменшн - Александр Селин

Он вспомнил слова Владимира: «Приедем в Киев… Постоишь от меня сбоку…» Да какой теперь Киев?! Какие поляки?! Какой сбоку?! Прикажет дружинникам потихоньку задушить по дороге и оставит в лесу. А свою скуфеть сохранит, не сказав народу об этом ни слова. Да и кто будет спрашивать? Он же князь!

Кожаная сума била по бедру впереди идущего князя. Тук-тук. Тук-тук… Сума, а в ней рамочка, которая по-прежнему давала власть и безоговорочное подчинение… любому ее владельцу. Сотник вспомнил, как быстро приучала она народ к нужному образу. Вспомнил случай из не очень далекого прошлого, когда он, сотник, имел право на ношение скуфети. Как-то раз позволил своему сынку рамочку в руках подержать. А тот вдруг возьми да скомандуй через нее: «А ну, батек, отдавай плетку!» И что? Отдал. Безоговорочно отдал… «А теперь, батек, отдавай кошель с серебром!» И что? Отдал кошель с серебром… Одумался и спохватился только тогда, когда мерзавец нечаянно уронил рамочку. С трудом отобрал, мальца отстегал, а скуфеть больше с пояса не снимал… До тех пор, пока Владимир сам не приказал ее сжечь. А приказывая, опять же смотрел через свою знаменитую великокняжескую скуфеть.

«Плохи мои дела, плохи. Жизнь, она одна… Не доказано мне, свидетелю ночных видений, что христианская вера единственно истинная. Значит, не доказано, что ждет другая, райская жизнь на небесах. А желанная скуфеть совсем близко… Вон, болтается на княжеском поясе. До дружинников еще почти с полверсты. Трава высокая. Им пока нас не видно…» Сотник не стал придумывать, что скажет дружинникам, когда вернется к костру один. Без князя… «Потом придумаю, сейчас не до этого. Главное, чтобы вернуться со скуфетью. Уж тогда скомандую». Медленно, не нарушая ритма ходьбы, нагнулся, осторожно доставая из-за голенища тонкий стилет… Исподлобья при этом внимательно следил, не потянется ли рука впереди идущего Владимира к короткому мечу, что висит по другую сторону богато расшитого широкого княжеского пояса…

Солнце взошло уже высоко, освещая прибрежные осенние просторы озера Селигер. Воздух потеплел. Пташки разлетались, весело чирикая, словно ожидая, что ушедшее недавно лето вот-вот вернется. Но вдруг разом с гамом и криком в одно мгновение исчезли, потому как на фоне освещенного неба и утренних недождливых облаков появился стервятник, высматривающий себе добычу. Суслики опять попрятались в норы. Перепелки убежали в высокую траву. И лишь один только серый ежик, который не боялся стервятников, остался на месте доедать пойманную сороконожку, при этом чутко улавливая звуки и дым от костровища, разложенного совсем неподалеку.

Это был опытный ежик, которому приходилось жить вблизи людских поселений. И он прекрасно знал, что запах костровищ – хорошая примета, потому как возле них нередко оставалась какая-нибудь еда. Но вот и он, услышав треск от приближающихся людских шагов, сначала настороженно поднял голову, а затем спрятался в ворохе сухих осенних листьев. Человек был один. Он прошел мимо. После чего ежик осмотрелся, опять понюхал воздух и вернулся к сороконожке, которую добыл с большим трудом.

– А где же сотник, княже? – спросили дружинники, когда Владимир вернулся в одиночестве – Отстал?

– Отстал наш сотник, – тяжело вздохнул Владимир. – Совсем отстал. Он решил там, на капище, навсегда остаться… Уже и место для часовни нашел…

Глава 23

Ваула

– Никому не говори, что ты – Звяга. Тебя ищут, – прошамкал старичок.

– Кому же понадобилось меня искать?

– Этого уж я не знаю, но, видать, кому-то понадобилось. Давеча люди в монашьих балахонах приходили ко мне на постой. Поначалу спрашивали, верую ли я в Езуса, крещен ли? А потом все допытывались, не появилось ли в деревне каких-нибудь плотников или другого рода умелых мастеровых. Вот тогда-то твое имя и проскочило. Обещали десять золотых, если что узнаю и донесу.

– Для чего ж ты все это мне говоришь, а не донесешь, мил-человек? – пролепетал испугавшийся Звяга.

– Да потому что сразу было видно, что недобрые те люди, – горько усмехнулся старичок. – Облик имеют монаший, а повадки не монашеские. А мне при моей старости вовсе не хочется грех на свою душу принимать, прежде чем на суд Божий отправляться. Так что если после дальней дороги опять остановишься на ночлег в чьем-нибудь дому, то думай, прежде чем слова говорить… Ну все! – Старичок посмотрел в окно. – Солнце уже высоко, пора тебе отправляться в дорогу. Для меня ты – опасная обуза, а тебе за день немало верст предстоит пройти… Редки здесь поселения… Спасибо за деньгу.

Старичок убрал серебряную монету, которой Звяга расплатился за еду и за ночлег. Помог мастеру собрать котомку, положив туда каравай, горшок с кашей и вареных гусиных яиц. Дал три свечки на случай наступления темноты.

– Ты в новгородские края-то не ходи, – как бы вспомнив, посоветовал старичок. – Там сейчас не хлебно, да и не людно после Владимирова крещения. Возьми путь лучше на восток, на Ростов или на Суздаль. В этих местах, бывалые люди говорили, в плотниках большая надобность, да и все подальше от Киева, тем более тебе, которого ищут. В шести верстах отсюда дорога расходится натрое. Та, что направо, в никуда. Та, что посередине, ведет в лес, за которым есть поселение. Третья – к тому же поселению, но в обход леса. Но если в обход леса, то есть левой дорогой пойдешь, то путь твой вчетверо длиннее будет. Вздумаешь если напрямую идти, остерегайся: разбойники шалят. А первый среди них – Соловушка. Он, по слухам, как раз где-то в наших краях.

Накинув на плечи кожаные ремни, на которых держался мешок с инструментом, взяв котомку с едой, Звяга отвесил низкий поклон старику, приютившему его после долгого дневного перехода.

– Дозволь тебя спросить, добрый человек, ты сам-то крещен?

– Да как тебе сказать. – Старик почесал седую бороду. – Креститься заставили. А дойдет ли греческий Бог до моего сердца… Поживем – увидим. Как бы там ни было, стараюсь отделить смиренную веру и заповеди от тех, кто меня крестил.

Еще раз поклонившись хозяину, Звяга покинул гостеприимный дом и пошел по дороге, которая была хорошо утрамбована конскими копытами и колесами проезжавших здесь когда-то телег. Несмотря на ясную солнечную погоду, веселый гвалт кружащих галок и аромат, исходивший от поздних трав и диких полевых цветов, Звяга чувствовал себя неспокойно. Его ищут… Как и любой скромный человек, привыкший занижать свои заслуги в любом деле, Звяга стеснялся оценивать себя как действительно очень умелого мастера, а просто работал. Он не опасался ни завистников, ни властителей, жаждущих окружить свою светлость диковинной роскошной утварью, а пребывал в уверенности, что никогда никому не перейдет дорогу и никого не подведет. Но сейчас, в поисках причины вот такого неожиданного внимания к своей личности, заставил себя задуматься о недобрых людях. Так ничего толком и не придумав, предположил обычное, неопасное. Предположил, что им заинтересовался какой-нибудь воевода или богатый купец, возжелавший перещеголять своего недруга и заполучить ларец невиданной красоты или узорчатое крыльцо для своего терема. На этом мастер немного успокоился и обрел способность любоваться придорожными цветами да наблюдать за поведением жирных хомяков, которые с приближением человека смешно и суетно заползали в свои норы. «Нет, не буду никому говорить своего настоящего имени, – решил Звяга. – Безызвестность, она спокойнее. Хоть и не так денежно оставаться безызвестным, но на хлеб-то я заработаю всегда, благо и руки при мне, и вроде как голова и сноровка. А сноровка – это такое свойство, которое никогда не уйдет. Не с теми намерениями я ушел из своей избы со страшными видениями в окошке и от смуты, которая происходит в наших краях, чтобы какой-нибудь богатей распознал меня и вернул обратно в Киев. И в Чернигов, который вчера миновал, тоже не хочу, к злому и завистливому племяннику князя Владимира… Прав, наверное, гостеприимный добрый старик, на восточные земли подаваться надо…»