Книга Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Совершенно очевидно – худшее свершилось. Бапу-сагиб был настроен дружелюбно, но несколько отчужденно, и Морган увидел в его обычной улыбке нотку скепсиса.

– Откуда вы здесь появились? – спросил он.

Подобных слов он никогда раньше не произносил.

Морган что-то пробормотал в ответ.

Их Высочество стремительно прошел в комнату на первом этаже – из тех, что редко посещал. Само по себе это означало некий сдвиг в отношениях; вероятно, он собирался что-то сказать. По пути внимание магараджи привлек некий истощенного вида мальчик, покрывавший краской стенную панель. На мгновение задержавшись, он пробормотал себе под нос:

– Везде… И никуда от них не деться.

И сердито отправился дальше.

Что это могло означать, если не обвинение? Все обстояло именно так плохо, как представлял себе Морган. А может быть, еще и хуже – магараджа явно нагнетал обстановку. Еще одно замечание он сделал чуть позже по поводу того, что происходило в соседнем дворе.

– Какая от этого польза? – скептически спросил он. – Нельзя же, подобно той самой птице, зарыть голову в песок и считать, что спрятался? Вы знаете, что за птицу я имею в виду. Как ее зовут?

– Страус, – ответил Морган, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. Он понимал, что магараджа говорит о нем.

– Именно так, – согласно кивнул головой Бапу-сагиб. – Страус.

Он явно растягивал время пытки Моргана.

Но самый больной удар Морган получил позднее, вечером, перед собранием придворных. Разговор перешел на катамитов.

– Я собираюсь всех их выгнать из Деваса, – провозгласил магараджа, подтверждая свое намерение резким жестом руки. – Что хорошего в этих людях?

Придворные закивали головами, соглашаясь с правителем. Морган уставился на носки собственной обуви. В тот момент он не мог не согласиться с Их Высочеством – в таких людях, как Морган, не было ничего хорошего.

Вечером, как обычно, Морган отправился в дом Баи-сагибы, чтобы присоединиться к собравшемуся там двору. Как всегда, он сел по правую руку от своего хозяина, который, казалось, не замечал его. На всех прочих лицах Морган читал следы осведомленности во всем и отсутствия уважения к нему, Моргану.

А потом пришел тот самый кули. Встав напротив, среди зрителей, он сердито смотрел на Моргана, и в его глазах царило непонимание. Почему сагиб не пришел, как они договорились? В половине восьмого он наверняка ходил на дорогу к гостевому дому и прождал напрасно. И вот теперь он стоит, укоризненно глядя на Моргана через пространство двора.

Морган его не замечал. В предыдущие вечера кули сидел там же, в том же самом дворе – улыбался и натягивал набедренную повязку на ноги, чтобы скрыть их, и таким образом просигнализировать англичанину, что он здесь. Но сегодня кули для Моргана не существовал или существовал как значимое отсутствие, как пустое пространство, незаполненное страстью.

То же самое происходило и в последующие дни. Так же настойчиво, как он преследовал юношу все предыдущее время, Морган сторонился его, старательно избегая комнат, в которых тот работал, и, уходя подальше от своего жилища, едва приходило время освежать татти. Когда же он видел своего мучителя, у юноши был взгляд, в котором удивление смешивалось с надеждой – он ждал то ли свидания, то ли какой-то платы. Он мог запросто устроить сцену, поэтому мягкое английское сердце Моргана уходило в пятки даже тогда, когда кули молчаливо стоял в коридоре или после захода солнца в саду белела его фигура.

Мучение длилось четыре дня. Потом он отправился в дом Баи-сагибы после полудня. Было несказанно жарко, и потому людей вокруг не наблюдалось – отличное время для откровенного разговора. Бапу-сагиб дремал под крытым жестью навесом, окруженный потерявшими от жары сознание придворными.

– Могу я поговорить с вами, Ваше Высочество?

Впервые со дня приезда Морган использовал эту официальную форму обращения.

– Конечно, говорите.

– Я бы предпочел разговор без свидетелей. Если вы не возражаете, – добавил Морган.

Магараджа поднялся; похоже, он был озадачен. Они перешли двор и устроились в тени дерева.

Морган колебался не дольше одного мгновения. Он заранее отрепетировал то, что собирался сказать, а потому оттягивать разговор не имело смысла. Позор, который он переживал, давал ему особую власть над людьми.

– Наконец я все решил, – провозгласил он, – и могу говорить. Раньше я не мог этого сделать.

Он сделал глубокий вдох и продолжил:

– Думаю, вы знаете про мою беду.

– Говорите, Морган. Я заметил, что вы обеспокоены.

Морган посмотрел на землю, и его внимание привлекли муравьи, что, проползая цепочкой, исчезали в отверстии у корней дерева. Вид энергичной деятельности, которую маленькие существа развели среди всеобщей апатии, утешил Моргана. Он сказал:

– Я пытался вступить в плотские отношения с одним из кули, и это стало всем известно.

– С кули-девушкой?

– Нет, это был мужчина.

Голос Моргана дрогнул, но он овладел собой и продолжил:

– Вы все знаете, и если вы согласны, я подаю в отставку.

Магараджа, нахмурившись, выпрямился, а затем вновь откинулся корпусом на ствол дерева.

– Но, Морган, – сказал он, – я ничего об этом не знаю.

Белый день взорвался и разлетелся на куски.

– Я прошу прощения, но это невозможно, – произнес Морган.

– Да нет же, я впервые слышу об этом!

Но Морган все еще не верил Бапу-сагибу. Его преступление было столь очевидно, и все без исключения о нем знали!

И Морган принялся расспрашивать магараджу о значении всех тех слов, которые тот произносил, а также о причинах его дурного настроения в предыдущие дни. Но все, как оказалось, касалось вполне невинных вещей. Страус, похоже, был просто метафорой; маленький мальчик, красивший панели, вызвал раздражение магараджи тем, что путался под ногами. И постепенно, несмотря на все еще неразрешенные сомнения, Морган начал осознавать, какую огромную ошибку совершил.

Какая нелепость, какая глупость! Все знаки и намеки, что он читал на лицах и во взглядах окружающих и насчет значения которых был абсолютно уверен, неожиданно оказались намеками и взглядами самого невинного свойства! Все легко объяснялось. Никто ничего не знал, и никто никого не осуждал. Все это он просто себе вообразил.

И в тот же миг он понял, что все, чего он боялся, сейчас осуществится. Но не потому, что его обнаружили, а потому, что он сам обо всем рассказал. Даже в таких крайних обстоятельствах он смог почувствовать иронию судьбы.

Но Бапу-сагиб, похоже, не особенно и сердился. Тем же мягким обеспокоенным тоном он спросил:

– А почему мужчина, а не женщина? Разве иметь дело с женщиной не более естественно?