Книга Русский лабиринт - Дмитрий Дарин

– Оптимистичная у нас тема, – заметил доктор, который ученый.

– К слову сказать, бывает с точностью до наоборот, – подхватил врач, – помню, у нас случай был. Я еще хирургом работал в районной больнице. Один майор решил свести счеты с жизнью, ну, жена бросила, со службы уволили и все такое. Он встал на перила балкона пятого этажа, накинул на шею петлю, привязав веревку к тем же перилам, достал табельный «Макаров» и пустил себе пулю в висок. Так вот, пуля прошла вскользь, наверное, рука дрогнула, он свалился с балкона, веревка порвалась, а он упал на ветки дерева, растущего под его окном. Его к нам привезли с переломом всего двух ребер, ну и ожогом эпителия височной доли. Видно, не судьба ему была помереть.

– Вы вот о смерти сейчас, – неожиданно раздался хрипловатый голос сверху, – я вам тоже кое-что расскажу.

Все подняли головы, а студент даже вздрогнул. Пенсионер, о существовании которого все уже, кажется, забыли, кряхтя, слез со своей полки. Студент пододвинулся к окну, пенсионер положил руки на столик. Руки были старческие, с проступающими узлами вен и пигментными пятнами на сморщенной коже. Доктор потянулся было к бутылке, но пенсионер покачал головой. Не налив никому, хирург поставил бутылку на место.

– После войны я был мальчишкой, десятилетним пацаном. Все на фронт мечтали попасть, хоть немного фрицам кровь попускать, да наше поколение не успело уже. Поэтому в войну играли с утра до вечера. Школу прогуливали частенько. Но не в этом суть.

Пенсионер тронул себя за тощее горло, ощупывая острый кадык, хищно выпиравший из-под дряхлой желтой кожи.

– Все пацаны были одинаковые, только я отличался, причем с их точки зрения – в худшую сторону. Дело в том, что я знал немецкий – мой батя был до войны переводчиком с немецкого, потом учителем в школе, где и я потом учился. Ну, конечно, меня с детства учил, так что я шпрехал для своих десяти лет очень и очень сносно.

Старик опять потрогал горло. Все внимательно слушали.

– И вот один раз, когда опять делились в игре на Красную армию и фашистов – а фашистами, как вы понимаете, никто быть не хотел, назначали самых слабых и малознакомых ребятишек, – один местный заводила, до сих пор помню, как звали – Васей, предложил, чтобы я был Гитлером. Ну, раз немецкий язык, то уж, точно, фашист, а поскольку еще и батя немецкий знал, то уж, точно, Гитлер. А то, что отец «Славу» за разведку имел, это никого не интересовало. Ну, а Вася – конечно, Сталиным себя назначил… Усы себе пробкой жженой нарисовал – во всю морду. Сталин, в общем.

Ну и начали. То мы, фашисты, наступаем, то Красная армия. Камнями из окопов друг в друга кидались, досками, палками, что под руку попадало. Разведка даже была с каждой стороны – все по-взрослому. Ну вот и подбил Васе камнем глаз кто-то из нашего окопа. Тот захныкал вроде поначалу, ну а потом озверел. Поднял своих красноармейцев и в атаку на наш окоп попер. Ну дальше – рукопашная пошла, тоже всамделишная, без штыков разве. Кому охота битым быть – вот и отбивались, стиснув зубы. Я еще потом вспомнил – молча бились, без крика, без воя, так насмерть обычно бьются. Ну разбили нас, понятно. Так всегда и бывало – во фрицы же самых щуплых записывали. Ну разбили и разбили, разошлись бы по домам, как обычно. Но тогда Васю – «Сталина» чего-то уж серьезно заклинило. Разогнали они пацанов, которые за фрицев дрались, а меня связали и решили надо мной Нюрнбергский трибунал учинить.

Рука пенсионера опять нашла горло. Старик обвел аудиторию выцветшими голубыми глазами, будто убеждаясь, что его рассказ никому не наскучил. Все смотрели с вниманием, студент даже рот приоткрыл.

– Ну так вот. Трибунал назначил, конечно, сам Вася – кого Жуковым, кого Вышинским, ну и так далее. Лежу я связанным посреди всей этой кодлы, они костер развели и расселись вокруг меня, как каннибалы вокруг добычи. Долго не говорили, порешили меня как главного военного преступника повесить.

– В шутку, что ли? – не выдержал студент.

– Я так тоже подумал, да вот Вася – «Сталин» по-другому рассудил. Правда, ребят долго уговаривать пришлось. Порешить-то порешили, а исполнять – дело другое. Живого человека все-таки вешать. Но Вася пацанов на «слабо» взял – мальчишки ведь. Трусом и предателем никто быть не желал, ну и развязали меня, чтобы на этой же веревке вздернуть, а руки ремнем за спиной перетянули. Стою я и сам себе не верю, что смертный час приходит – игра же, с одного двора, с одной школы многие. Но глаза у них злые, от костра какие-то проблески в зрачках – нечеловеческие. И меня начинает жуть забирать – кажись, все всерьез. Кто-то картонку нашел, той же пробкой написал – «Гитлер» и мне на рубашку прикрепил. Тут заминка вышла – на карьере-то дело было, деревьев нет, на чем вешать? Не виселицу же сооружать. Долго спорили, потом так решили – повесить на доске над обрывом, и на доску ту встать всем, чтобы, значит, вес удержать. Сволокли меня к самому краю с петлей на шее да и без лишних разговоров веревку на доску накрутили и спихнули меня с обрыва. Никаких последних слов там или лозунгов, ничего не было, я даже и «мама» не успел сказать – в каком-то оцепенении был. До сих пор забыть не могу, как веревка мне в горло впилась. – Тут старик опять пощупал кадык. – В глазах потемнело, и только слышу смех сверху. Вася смеялся – так тебе и надо, мол, Гитлер недорезанный.

Ну и все. Я сознание потерял, очнулся уже на дне карьера. Потом мне на следствии рассказали, что не устояли они все на доске, места не хватило – узкая доска-то оказалась, из-под ног ушла.

Старик снова пощупал горло и замолчал, глядя на столик. В тишине купе особенно громко стучали колеса на стыках. Хирург покачал головой, взял бутылку и разлил водку по пластмассовым стаканчикам.

– Ну, отец, сто лет тебе жизни – в рубашке родился. Да и история твоя не про смерть все-таки, а про жизнь, за это и выпьем.

– Да я не пью. Совсем, но компанию поддержу. Тем более – история-то моя про смерть как раз.

– Так вы же живым остались. – Экономист удивленно обвел всех глазами. – Раз нам все рассказали. – Как будто и без рассказа это было не очевидно.

– Я-то остался. А вот Васю той самой доской убило – гвоздь там был. Когда доска у них выскочила, то этим самым гвоздем ему прямо в висок попало – умер на месте. Следствие-то как раз по этому вопросу было. Долго тянули – все политику искали, но отстали потом – несчастный случай, и шабаш.

Старик пригубил водки самую малость и полез к себе на верхнюю полку. Больше в этот вечер не разговаривали, улеглись, свет выключили, только студент записывал что-то в записную книжку под своей лампочкой почти до утра.

2007

Проверка

Его звали Лука, ее – Матильда. Редкие в наше время имена. Он был «средовек», то есть мужчина среднего возраста – чуть за сорок. Она – молодая натуральная блондинка, вернее, светло-русая, красивая какой-то капризно-кукольной, надменной красотой. Лука к своим восьми пятилеткам, одному неудачному браку и одному инфаркту перепробовал много всяких профессий – от рабочего сцены до прораба. Когда Лука познакомился с Матильдой, он занимал ответственную, но нелегкую должность руководителя подразделения в немаленькой строительной фирме, специализирующейся на загородном коттеджном строительстве. Именно на одном из объектов он приметил дочку заказчиков, приехавшую вместе с родителями принимать работу. Она молчала, пока папаша с мамашей придирчиво осматривали отделанные дубовыми панелями стены, включали и выключали люстры, затапливали камин – не дымит ли, трогали перила – не шатаются ли и открывали-закрывали окна. Лука с профессиональной спокойной гордостью демонстрировал результаты заказчику – все работало исправно, все было пригнано, подогнано, ничего не скрипело, не дымило, не отваливалось и не сыпалось, в общем, без халтуры. Дочка слушала объяснения Луки внимательно, молчала, но поглядывала на Луку с некоторой усмешкой, как будто говоря: «Мы-то знаем, что все равно свороровал что-нибудь». Тем более было неожиданно, когда месяца через три в офисе фирмы его застал телефонный звонок. Незнакомый девичий голос безапелляционно сказал в трубку: