Книга Полубрат - Ларс Соби Кристенсен

Сперва он поздоровался с отцом, который не отпустил его так просто. — Педер Миил, — сказал Педер и поклонился. — Миил? С одной «и» или с двумя? — С двумя, — сказал Педер. — Миил. — Затем он обошёл стол, поздоровался со всеми, даже Фред откликнулся, и мы наконец расселись. — Спасибо за приглашение прийти, — сказал Педер. Мама с Болеттой переглянулись. Такого приличного мальчика они сроду не видали. — Хотя ты опоздал, — сказал Фред. — Какие пустяки, — заулыбалась мама, Болетта передала ему блюдо, а отец до краёв налил сока в его стакан. — Дорогой гость всегда вовремя, как говорили у нас в Америке, — сказал отец. — Тем более уместны эти слова на родине! — Педер кивнул и положил себе мяса. — Готов поклясться, Барнум не сказал, где он живёт, — сказал Фред. Педер передал ему блюдо. — К сожалению, трамвая долго не было, — посетовал он. Фред смерил его проницательным взглядом: — Кстати, к Барнуму в гости никто не ходит. Ты первый. — Педер повернулся ко мне: — Выходит, я пришёл очень вовремя, хоть и с опозданием. — Все засмеялись, исключая Фреда и, кажется, меня. Стало тихо. Все жевали. Вот бы всегда так. Чтоб мы сидели, ели отварную свинину, обменивались дружелюбными взглядами, цедили понемножку из бокалов, роняли изредка фразу о погоде, если без разговоров уж никак нельзя. Всё шло расчудесно. — Чем занимается твой отец? — спросил мой отец. — Марками, — ответил Педер. Снова стало тихо. Отец подцепил зубочистку и сунул её в рот. — Марками? — выговорил он наконец — Ну да. Он их продаёт. Но сперва покупает. — И на это можно прожить? — спросил Фред. — Одну марку Маврикия отец в прошлом году продал за 21 734 кроны. — Отец помахал у Фреда перед носом своей зубочисткой, как игрушечной указкой. — Это называется «филателист». Если тебе неизвестно, запомни — филателист! — Отец убрал зубочистку в карман и снова принялся за еду. — Я вижу, ты рассматриваешь мои обрубки, — вдруг сказал он. Тогда только я обратил внимание, что отец без перчатки, мы-то уже привыкли к его серого цвета отбивной. — Я не нарочно, — прошептал Педер. Отец поднял руку. — Ничего страшного, Педер. Мои драгоценные пальцы остались в Финнмарке, я там после войны мины обезвреживал. — Фред зевнул. — Видишь ли, немцы, конечно, большие аккуратисты в военном деле. Но и хитрованы тоже. Одну мину они нежданно положили вкось, и я на неё напоролся. Вот тебе почти полная история моей правой руки. — А вы и в Америке были? — поинтересовался Педер. Тут он отцу вмастил. Отец готов был встать и разразиться длинной речью, но ограничился тем, что отложил нож с вилкой и переспросил: — Ты спрашиваешь, бывал ли я в Америке? Это моя вторая родина, Педер. Осмелюсь сказать, меня там лучше знают, чем здесь. — Я не чаял, когда наконец разрешат встать из-за стола. Взял блюдо, подвинул Болетте. — Ну как, мальчики, понравилось вам у Свае? — спросила она вдруг. Педер быстро оглянулся на меня. — Да так, — сказал я. — Она в основном говорила, — добавил Педер. Болетта отложила прибор. — Говорила? Да кто ж разговаривает в танцевальной школе? Там танцуют! — Она сказала, что мы должны менять исподнее, если вспотеем во время танца, — уточнил Педер. Как же мы хохотали! Даже Фред. А отцу пришлось встать и постоять, а потом и походить вокруг стола, чтоб унять смех. Вечер имел все шансы пройти хорошо. Наконец, отец вернулся за стол. — В Америке мы танцевали сутками напролёт! И уж потели так потели, доложу я вам. — Арнольд, — одёрнула мама, но отца понесло. — Выигрывал тот, кто продержится дольше всех. Когда там было думать о потных подштанниках?! — Всё это время Фред не сводил с меня глаз. — Как зовут эту бабу на танцах? — спросил он вдруг. — Следи за своей речью, — сказал отец. — Сам следи, — огрызнулся Фред. — Свае, — прошептал я. Фред повернулся к маме: — Она звонила вчера. — Педер пригнул голову. Я уставился в никуда. Зажмурился. Было темно. — Звонила? Зачем? — Фред не спеша разминал вилкой картофелину. — Она сказала, что в следующий четверг начало в половине шестого. Не в шесть, а в половину.

Я открыл глаза. Фред улыбался. И тут раздался звонок в дверь. На лице его отразилось лишь мне видное беспокойство. Он взглянул на меня: — У тебя теперь толпы друзей, Барнум? — Я покачал головой. Позвонили ещё раз. Долго и требовательно. Мама побежала открывать. В дверях стоял домоуправ Банг. Он прошагал мимо неё, держа в вытянутой руке посылку. — Это слишком! — крикнул он и швырнул посылку в центр стола. — Я получил это сегодня по почте! — За Бангом семенила мама. Отец вскочил, уронив стул. — Что это? — Откройте и посмотрите! — Банг почти перешёл на ор. Он как с цепи сорвался. Я узнал посылку. Отец разорвал бумагу и отпрянул. Внутри лежала моя пижама. И смердела нещадно. Мама закрыла лицо руками. — Бог мой, — только и простонала она. Болетта со своим стаканом переместилась на кухню. Педер сидел, как мышка. Я смотрел на Фреда. Что он отчебучил? — Я не желаю мириться с таким свинством, — бушевал Банг. — Не желаю, и всё! — И он топнул своей хромой ногой. — Чья пижама? — спросил отец на диво вкрадчиво. — Моя, — шепнул я. Отец отвесил мне оплеуху. Мама вскрикнула. Я чуть не слетел со стула. Потом отец обежал стол, встал за Фредом и положил изуродованную руку ему на плечо. — А ты что скажешь? — Ничего. — Ничего? Ты к этому свинству не имеешь никакого отношения? — Никакого. Барнум обосрался, и я выкинул его пижаму в помойку. — Отец давил Фреду на шею культяпкой пальца. — И оттуда пижама сама собой пришлёпала к господину Бангу? — Не знаю, — ответил Фред. — И уберите отсюда это говно. Я ем. — Тут Банг перевернул посылку, на ней корявыми пляшущими буквами были выведены его имя и адрес. — Не отвертишься, шельмец! Даже не сумел правильно написать моё имя! — Банг постучал ногтем по посылке, чуть не прорвав бумагу. Бнагу написано было на ней. Фред написал Бнаг, домоуправ Бнаг. Это было равносильно тому, что подписаться полным именем, указать адрес и приложить отпечатки пальцев. И я увидел, как Фред втянул голову, красный, взбешённый, а отец хлещет его по затылку, раз, другой, третий, пока мама не повисла на нём и не остановила. Отец отпихнул её. — Проси прощения! — прошипел он. — Немедленно проси прощения, идиот! — Фред сидел. Лицо было залито чем-то. Слезами, кровью, слюной, не знаю. Наконец он встал, медленно и с улыбочкой. Страшнее этой улыбки я не видел никогда и ничего. Он вытянулся перед Бантом. — Извиняюсь. Я думал, вы у нас тут пижамы стираете, Бнаг. — Отец дёрнулся врезать ему ещё, но Фред перехватил руку, подержал несколько мгновений, с той же улыбочкой озираясь вокруг глазами, истекавшими маслом. Это пахло жареным. Наконец он отпустил отцову руку и ушёл в нашу комнату. Никто ничего не сказал, но аппетит как-то пропал. Моя пижама красовалась на столе как зловонный десерт. Маму била такая дрожь, что она сочла за благо сесть. Отец обнял Банга, увлёк его в угол, достал сигары и предложил выбрать, какие пожелает. Я вдруг испугался, что скажет Фред, когда обнаружит, что я трогал его вещи. Но из нашей комнаты не доносилась ни звука.

Внезапно мама вскочила, скомкала посылку, кинула её в камин и запалила огонь. Я пошёл проводить Педера. Он молчал всю Киркевейен. Всё пропало. Стало даже хуже, чем было. Я задыхался от стыда при одной мысли об этом — моя пижама, посреди стола, народу на потеху. Убью всех, кто проболтается и кто прознает. Педера вот тоже. Я шёл на три шага позади него. Конец всему. Я почти плакал. Когда мы дошли до Майорстюен, он остановился, повернулся ко мне и улыбнулся. — В другой раз лучше ты приходи к нам обедать, — сказал Педер.