Книга Полубрат - Ларс Соби Кристенсен

(посылка)

Открыв глаза, я оказался в своей кровати, Фред ушёл, надо мной в нетерпении нависла мама. — Ну как? — спросила она. — Как всё прошло в школе танцев? — Я сел и сразу вспомнил. — Педер придёт на обед, — ответил я. — Кто? — Педер. — Мама присела на кровать. — Кто такой Педер? — И я смог ответить словами, которые никогда к себе даже не примерял: — Мой новый друг, — прошептал я. Мама странно улыбнулась и машинально потянулась потрепать мои волосы, но опомнилась. — Ты познакомился с ним вчера? — Да. Мы вместе возвращались домой. — Мама замолкла, но продолжала улыбаться во весь рот. — И ты пригласил его на обед? — Да. Друзей всегда приглашают. — Помешкав минутку, мама вскочила и хлопнула в ладоши: — Тогда займёмся столом! — Она выпорхнула из комнаты, а я лёг обратно. Было слышно, как она кричит Болетте: — Иди помогать, тютя! У нас гости к обеду! — Я лежал и вслушивался в мерное бряцанье кастрюль и сковородок, захлопали дверцы шкафов, упала на пол крышка, включился пылесос, зафырчал утюг, и чем дальше, тем больше эта суета удручала меня; что и сводило с ума от радости, и пугало, и я вдруг задумался над тем, что теперь представляется мне вещью абсолютно естественной, как снег или дождь, а тогда впервые проклюнулось во мне как предощущение, как подозрение, что нет в мире ничего идеального, всё всегда с изъяном, в счастье, радости, красоте непременно или таится подвох, или чего-то для безупречной полноты не хватает, а всеобъемлюща одна лишь бесполезная мысль о невозможности совершенства.

Мама распахнула дверь. Вид у неё был безумный. — Бог мой, ты что, не идёшь в школу? — Я бы лучше дома остался, — пролепетал я из-под одеяла. Мама откинула волосы со лба. Она была в чёрных резиновых перчатках и большом белом переднике. — Ты заболел? — Нет. Но ты же можешь написать, что заболел. — За маминой спиной возникла Болетта, она смотрела перед собой красными глазами, сжав рот гармошкой. — Да пусть побудет дома. Напишешь, что температурил. — Терпеть не могу врать, — сказала мама. Болетта присела на краешек и положила руку мне на лоб. — Это не ложь, Вера. Барнум ходил на танцы, от них в жар бросает. К тому же у него глаз заплывший. Наверно, чересчур пристально смотрел на девчонок! — Я был уже на ногах. — Я могу сбегать в магазин! — почти прокричал я. Мама ткнула пальцем в мою сторону. — Так, если ты остаёшься, сиди дома. Приберись в комнате и не путайся под ногами! — Она скрылась в кухне, а Болетта задержалась ещё. — Мама очень рада, что к тебе придёт друг, — шепнула она. — Просто мама не умеет показывать свою радость. — И она погладила меня по загривку, где ещё не истёрлось прикосновение Фредовых ногтей. — Как тебе понравилось в школе танцев? — так же тихо спросила она. — Ничего. Здорово. — Болетта засмеялась, но чему-то своему. — Молчи, молчи. Я просто глупая старуха, меня любопытство грызёт разузнать, что проходит мимо меня. — Я взглянул на неё: — Болетта, не такая уж ты глупая. — Спасибо, Барнум, на добром слове. Ты меня успокоил.

Она потрусила догонять маму, а я взялся за уборку. Застелил кровати. Сложил все учебники в ранец а карандаши — в пенал, спрятал старые вкладыши для ботинок в нижний ящик, стёр пыль с «Медицинского справочника норвежской семьи» доктора Греве, открыл окно и проветрил. На улице светило солнце. Оно роняло тонкие тени. Время шло. Оно шло, хотя стояло на месте. Даже время несовершенно. Болетта уже возвращалась домой по Киркевейен. Она едва тянула за собой сумку на колёсиках, туго набитую покупками. Я закрыл окно. Я нервничал и взялся наводить порядок во Фредовых вещах. Спрятал нож, сигареты и все ключи ему под подушку. Убрал в шкаф коричневые остроносые башмаки, соскрёб с кровати катышки старой жвачки и выкинул. Хотя знал, что зарвался. Что трогать вещи Фреда нельзя. Он провёл через комнату границу. Я не мог заходить за неё без разрешения. К Фреду запрет не относился. Сам он лез, куда ему вздумается. Я очень надеялся, что к обеду Фред не явится. И вместе с тем мечтал, как он придёт и сядет с нами за стол, настоящий старший брат, и пусть действительно уж просто молча сидит, как и подобает загадочным и непостижимым старшим братьям. Хотя, если нарисуется отец, лучше обойтись без Фреда, одного из них хватит за глаза. Я слышал, как мама в гостиной сервирует стол: стелит белую скатерть, ставит высокие фужеры, раскладывает кольца для салфеток, серебряные приборы, китайский сервиз — выставляет напоказ богатое фамильное прошлое, не обретшее будущего. Я помчался к маме: — А мы не можем поесть по-простому, на кухне? — На кухне? Точно, у тебя температура. — Мамочка, ну пожалуйста! Давай сделаем самый обычный обед! — Она повернулась ко мне с тарелкой в руках, и первое мгновение не было ясно, собирается ли она грохнуть её об пол или аккуратно поставить на стол. — Барнум, что ты имеешь в виду? — Что всё должно быть как обычно. В этом весь смысл! — Мама смотрела на меня долго и пристально. — Нет, Барнум, по-моему, ты говоришь о другом, — сказала она. А затем бережно и нежно поставила тарелку на скатерть.

Отец вернулся без четверти пять, как будто у него нормальный рабочий день и мы самая нормальная семья. Он стоял в прихожей и отдышивался, сутулый, грузный, воможно, он шёл пешком от Майорстюен, если не дальше. Потом наклонился и каким-то чудом дотянулся до ботинок. Наконец выпрямился и вытаращил глаза, отфыркиваясь. В изумлении посмотрел на меня, замершего у часов в ожидании не его, а Педера. И медленно перевёл взгляд с пуговиц на моём блейзере на накрытый стол и гостиной, свечи уже были зажжены, и пламя колыхалось на сквозняке, тянувшем из углов. Лицо у отца разъехалось, невидимая улыбка растянула его так, что глаза ушли в складки кожи. — Ты смотри-ка, — присвистнул он. — Вот это дела! — Проходившая мимо нас с блюдом картошки мама стремительно обернулась к нему: — У Барнума гости. Пойди приведи себя в порядок — Отцово лицо сдулось, как мячик, и снова показались глаза, он-то решил, что весь сыр-бор в его честь: как признание заслуг и нежданная награда — эдакий сюрприз. Из кухни растекались бесподобно соблазнительные запахи специй, ванили и вкусного мяса, там пошли в ход рецепты на иностранных языках, и Болетта распевала шлягеры, колдуя над кастрюлями. Отец снова сделал на лице улыбку и повернулся ко мне: — Барнум, ты завёл себе подружку? Уже? — Педер придёт, — ответил я. Отец подошёл к горке и смешал себе в самом тонком бокале виски с содовой. Не суетясь выпил в три глотка и сказал: — Ну вот я и в порядке.

Пять часов. Педера нет. Мама накрыла картошку полотенцем. Болетта подогревала кастрюльки. Отец намешал себе ещё стакан виски с содовой и теперь сидел, качая головой. Взгляд его упал на мои туфли. — А что ты не в новых? — Спасибо, не хочу. — Всё-таки оказались неудобными? — спросил он. — Я не люблю донашивать туфли за покойниками! — Слова сами выскочили из меня, я и подумать не успел. Я не люблю донашивать туфли за покойниками. Отец поморгал глазами, допил виски и топнул ногой. — К столу! — крикнул он. Мы сели. Отец закрепил салфетку между двумя верхними пуговицами и собрался взять еды, но мама накрыла его руку ладонью. — Подождём, — сказала она тихо. Отец убрал руки на колени, огляделся в нетерпении и узрел меня. — Как зовут мальчика? — Педер, — ответил я. — А фамилия? — Он не придёт, подумал я. А согласился из одолжения, чтоб не ссориться, тем более отец стоял рядом и слушал, может, пожалел меня, недомерка, но сам и не думал приходить. Меня выгнали из школы танцев в туфлях покойника и бросили в одиночестве, такие дела. — Педер, — повторил я. — Педер. — Болетта наклонилась в мою сторону: — Да придёт он, придёт. — И в эту секунду пришёл Фред. Он дёрнул головой, убирая чёлку, и подошёл ближе. Хоть он улыбался, но губы были как спички. — Кто умер? — спросил он и сел на последнее свободное место. — Здесь занято, — ответил отец. — И никто не умер. — Теперь место занято. А покойник ты, — ответил Фред, наложил полную тарелку и принялся за еду. — Могли меня не ждать, — добавил он, передавая блюдо Болетте, которая только головой покачала. — Должен прийти друг Барнума, — быстро сказала мама. — Друг? Барнума? — переспросил Фред и уставился на меня. Мама накрыла его руку своей. — Я не рассчитывала, что ты придёшь обедать. — Отец захохотал: — Да кто ж на это рассчитывает? На то, что Фред придёт к обеду? — Болетта уже поставила ещё прибор и тарелку между мной и мамой и пододвинула стул. Фред буравил отца взглядом: — На тебя вообще никто не рассчитывает, квашня. — У отца дрожали руки. — Я давно пришёл, — ответил он. — А говорить с полным ртом не стоит. — Фред тщательно прожевал пищу, а потом повернулся ко мне. Я изо всех сил надеялся, что Педер не придёт. Что он сболтнул это из жалости и не придёт. — Ну и где он? — спросил Фред, — Приятель твой? — Сейчас придёт, — ответила Болетта и налила себе вина. Отец забрал у неё бутылку и тоже наполнил свой бокал до краёв. — Наверно, трамвая долго нет, — шепнул я. — Да, конечно, — пропела мама. — Сейчас придёт, вот увидишь. — Фред хмыкнул. Отец поднял бокал. — Во всём мире опоздавших на представление ждут четверть часа — и ни секундой больше. Сейчас ровно пять пятнадцать! — Он наполнил тарелку до краёв и едва собрался отправить первый кусок в рот, как в дверь позвонили. В гостиной стало тихо, даже Фред будто застыл на месте. Раздался второй звонок, я сорвался с места, чуть не опрокинув стул, ринулся в прихожую и открыл дверь. Вошёл Педер. Он едва дышал. — Конец Киркевейен, — простонал он. — Лучше сразу застрелиться. — Крутой подъём, — сказал я. — И ты номер дома не сказал. — Педер рассмеялся. Я подхватил. — А как же ты нашёл? — Спросил, где живёт Барнум Нильсен. — Мы повернулись лицом к гостиной. Там сидела моя семья. Все сияли улыбками. Отец ссыпал ужин обратно на блюдо, и даже Фред улыбался. В отблесках свечей и бокалов они выглядели такими счастливыми, как будто были не иначе как счастливы. Я попробовал взглянуть на них глазами Педера. Человека, узревшего их впервые в жизни. И вот что я увидел: отец, слезая с необычно высокого стула, успевает ещё провести рукой по гладким волосам, прежде чем приветить дорогого гостя. Болетта отставляет бутылку, чтоб не загораживала обзор, ни дать ни взять седая улыбчивая бабушка в кругу большой семьи. Мама встаёт и кажется вдруг слишком молодой для матери, она разводит руки, словно намереваясь обнять и притянуть к себе Педера, и только Фред продолжает есть, независимый старший брат, который не отвлекается на мелочи. Нормальная семья. — Ого, — шепнул Педер.