Книга Иван Калита - Максим Ююкин

— Ну-ну, чадо, — ласково произнес митрополит, пока его слуги помогали обессилевшему гостю подняться. — Сейчас тебя проводят в опочивальню, дабы ты смог восстановить свои силы. А утром, за трапезой, ты поведаешь, кто ты таков и что тебя привело ко мне.

За завтраком митрополит не донимал гостя расспросами, с ласковой грустью наблюдая, как тот жадно поглощает одно за другим содержимое расставленных перед ним блюд. Наконец, отставив в сторону чашу с монастырским квасом, приезжий отер тряпицей пену с губ и бороды и, тяжело дыша после обильной еды, сам обратился к митрополиту:

— Я протодьякон новгородского владыки, отец Евстафий...

— Ну конечно! — воскликнул Феогност, ударяя ладонью по столу. — То-то я вижу, что обличье твое мне как будто знакомо! Теперь я припоминаю, что ты тот самый пастырь, который все время находился подле владыки Василия. Но что тебя привело сюда? Судя по твоему виду, дело у тебя вельми спешное и из ряда вон выходящее, ибо не приходилось мне еще видеть столь изнуренного посланца. Надеюсь, архиепископ здрав и благополучен? Признаться, расстался я с ним не без тревоги: литовские послы, коим незадолго до того я твердо отказал в их настойчивых домогательствах об учреждении самостоятельной епархии в Плескове, весьма недвусмысленно дали мне понять, что ежели я не пожелаю поставить архиепископа Плескову, то вскоре буду принужден приискивать оного для Новагорода.

— О владыке Василии я ничего не ведаю с того самого дня, как гнусным насилием был увезен в Киев князем Феодором, иже гнашася за нами с ратию от самого Чернигова и, грозя нам смертию, принудил дать за себя великий откуп, — хмрачно изрек Радслав.

— Возможно ли сие?! — Феогност в изумлении положил руку себе на грудь и широко раскрытыми глазами воззрился на своего собеседника. — Христианский властитель, аки нечестивый язычник, дерзает возложить руце свое на служителей божьих?! Разум мой отказывается в сие поверить!

— К несчастью, это истина, — печально ответил Радслав и поведал митрополиту обо всем произошедшем с новгородским владыкой после его отъезда из Володимери.

— Но не принесли ему счастья кони, отнятые беззаконным грабительством. Возжелав чужого, сей недостойный Феодорец лишился и своего, ибо в первую же ночь пали у него все кони и принужден он был наравне с последним из своих воев идти пешком. Так господь в праведном гневе своем покарал сего нечестивца. Много страданий претерпел в те дни и аз, многогрешный, сквозь леса и болота шествуя, но в самых тех страданиях обрел я радость, ибо душа моя ликовала, посрамление мучителя своего видя. Такоже обрел я и избавление, поелику убоялся наконец князь божьего гнева и, забыв об откупе, отослал меня к тебе, преосвященный владыко.

— Срам есть князю неправду чинити, и обидети, и насильствовати, и разбивати! — с негодованием воскликнул Феогност. — Я пристыжу князя Феодора письмом, хотя, боюсь, пользы от того будет мало. В темные времена и души людские порой заволакивает мраком, и тогда бредет человек земною юдолью, аки слепец, не различая ни добра ни зла. Сие есть самое страшное. — И, погрузившись в невеселые размышления, митрополит надолго позабыл о своем госте.

ГЛАВА 4

1

Не успели отзвенеть заздравные чаши в честь великого князя, увенчавшего своим приездом в Великий Новгород долгожданное замирение между Москвой и норовистыми северянами, как золотым поясам пришлось снова собраться в Золотой палате, еще недавно уставленной пиршественными столами, но на этот раз не для праздничного пира, а для того, чтобы обсудить дело, с недавнего времени занимавшее умы новгородцев самого разного звания — от посадника до обычного горожанина: каждому было ясно, что путешествие архиепископа на Волынь что-то слишком уж затянулось, а отсутствие вестей от владыки возбуждало самые мрачные слухи о судьбе Василия и его спутников.

— На торгу токмо и слышно: владыку заяли, а тех, что с ним были, живота лишили, — громко раздавался под высокими сводами голос боярина Семена Внука, по обыкновению обращавшегося ко всем сразу и ни к кому в отдельности.

— Про то нам неведомо! — с жаром возразил тысяцкий Остафий: его сын Варфоломей также находился в пропавшем посольстве, и любые толки такого рода воспринимались Остафием тем болезненнее, чем больше они соответствовали его собственным затаенным страхам, в чем, однако, тысяцкий не решился бы признаться ни одной живой душе. — Доколе нет достоверных известий, надежда не потеряна.

— Только вот с каждым днем она все меньше, — не унимаясь, проворчал Семен.

— Не пора ли о новом владыке помыслить? — раздался чей-то несмелый голос.

— Эк ты торопишься! — с неудовольствием покосился на говорившего тысяцкий, но в его голосе уже не было прежней уверенности. Уразумев, что собрание не разделяет его мнение, Остафий украдкой взглянул на сидевшего в челе стола князя, как бы ища у него поддержки.

Все время, пока шла эта перепалка, Иван Данилович хранил непроницаемый и одновременно — как приличествовало случаю — умеренно озабоченный вид. Отношения великого князя с избранным в прошлом году новгородским владыкой были сложными: Василий считал своим долгом всеми силами противостоять попыткам великого князя влиять на новгородские дела; поэтому Иван Данилович в глубине души даже радовался случаю, благодаря которому у него появилась надежда вскоре увидеть на новгородской архиепископской кафедре более покладистого владыку. Но не преждевременна ли эта радость?

Между тем за стенами палаты послышалась какая-то возня, звуки взволнованных голосов, топот ног, с жалобным взвизгом ударилась о стену тяжелая кованая дверь, и в помещение ворвался запыхавшийся слуга.

— Владыка воротился! Владыка воротился! — возбужденно выпалил он, даже забыв поклониться. — И остатние с ним. Все живы и здоровы.

«Поделом же тебе, самонадеянный болван, — мысленно выбранил себя Иван Данилович, с затаенной неприязнью наблюдая за радостным оживлением, охватившим присутствующих: было видно, что многим не терпится сейчас же отправиться на архиепископский двор, чтобы в числе первых приветствовать возвратившегося владыку, и лишь присутствие князя удерживает их на месте, не позволяя покинуть палату раньше него. — Впредь уж не дерзнешь мнить, будто тебе дано предугадать божью волю». Ловя на себе устремленные со всех сторон выжидающие и порой недоуменные взгляды, Иван Данилович поднялся и постучал посохом, призывая новгородцев к вниманию.

— Любезные друзи! Днесь господь ясно показал нам, сколь неисповедимы его пути и сколь великое торжество уготовано тому, кто и в самые тревожные дни не оставляет своего упования, — не без внутреннего усилия громко провозгласил он, пряча разочарование за старательной улыбкой. — У нас еще достанет времени, чтобы возблагодарить отца небесного за сию великую милость и благоволение, явленные им Новугороду. Теперь же поспешим, друзи, дабы не дать владыке Василию повода усомниться в великой сыновней любви, кою мы все к нему питаем.

Пышная процессия, возглавляемая великим князем, чинно, с соблюдением ряда, потекла в позолоченные двери палаты.