Книга Белая гардения - Белинда Александра

— В чем дело? — еще раз спросил солдат, обводя нас глазами. Он принялся шарить по карманам, пытаясь что-то найти. Руки, у него дрожали, как будто он сам готов был вот-вот сорваться. — Кто-нибудь говорит на их языке?

— Они евреи, — сказал чех, который разговаривал по-английски. — Понимаете, что им все это напоминает?

Солдат удивленно вскинул брови. Прозвучавшее объяснение было ему непонятно, но, кажется, успокоило его. Он выпрямил спину, расправил плечи и решил взять ситуацию под свой контроль.

— Вы говорите по-английски? — осведомился он, обращаясь ко мне.

Я кивнула. Солдат сказал, чтобы мы с Ириной шли к автобусам, пояснив, что, если женщины увидят, что мы спокойно уходим, они наберутся смелости и последуют за нами. Я помогла Ирине подняться, но она еле держалась на ногах, так что мы чуть не упали, споткнувшись о чемодан.

— Она больна? — спросил солдат, явно нервничая. На лбу у него уже начали проступать вены, а подбородок почти уперся в шею, но он все еще старался говорить сочувствующим тоном. — Можете отвести ее в санитарную машину. Если потребуется, вашу подругу доставят в лазарет.

Я хотела перевести его слова Ирине, но потом решила этого не делать. Возможно, в лазарете ей и стало бы лучше, но она не захочет разлучаться со мной. Когда мы вышли из поезда, солдаты велели нам погрузить вещи в грузовики, а самим занимать места в автобусе, Возле грязной лужи расположилась группа розово-серых попугаев, которые наблюдали за суматохой. Это были красивые птицы, но здесь они казались существами из какого-то другого мира. Они смотрелись бы естественнее где-нибудь на тропическом островке, а не среди поросших травой холмов, окружавших нас со всех сторон. Я повернулась к выходу из вагона, чтобы увидеть, что сталось с польской семьей. Молодой солдат вместе с чехами помогал женщинам спуститься по пандусу. Вслед за ними с чемоданами в руках шел молодой поляк. Его жена, кажется, успокоилась. Увидев меня, она даже улыбнулась, но старшая, вращая безумными глазами, согнулась от ужаса пополам. Представив, о чем в ту минуту думала несчастная женщина, я пыталась сдержать слезы и сжала кулаки так, что ногти впились в кожу. Все происходящее было трудно вынести даже нам с Ириной. Я посмотрела на свои сандалии: они покрылись пылью.

Было уже совсем темно, когда колонна автобусов остановилась у дорожного переезда. Из будки вышел охранник и поднял шлагбаум, пропуская нас. Автобусы один за другим въехали на территорию лагеря. Я прижалась лицом к окну и увидела на высоком шесте, прямо посреди маленькой площади, развевающийся австралийский флаг. От этой точки во все стороны расходились ряды армейских казарм. Большинство из них были деревянными, но некоторые были из гофрированного железа. Земля между ними, покрытая высохшей грязью, пестрела островками травы и сорняками, пробивающимися из трещин. По территории лагеря прыгали кролики, совершенно свободно, как курицы на каком-нибудь деревенском подворье.

Водитель сказал, чтобы мы выходили и шли к столовой, которая была прямо перед нами. Мы с Ириной вместе с остальными направились к зданию, которое напоминало небольшой авиационный ангар с окнами. Внутри стояли ряды столов, накрытых коричневой оберточной бумагой, а на них — тарелки с бутербродами, бисквитными пирожными, чашки с чаем и кофе. Возбужденные голоса прибывших эхом отражались от голых стен, а свет электрических лампочек придавал и без того уставшим лицам желтый оттенок. Ирина опустилась на один из стульев и уткнулась лицом в ладони. Проходивший мимо мужчина, обратив на нее внимание, остановился. У него были густые кучерявые черные волосы; на согнутой руке он держал открытую папку с листами бумаги, а на груди у него был какой-то значок.

— Красный Крест. На холме, — коротко сказал он, похлопав Ирину по плечу. — Иди туда, а то всех заразишь.

Я была рада узнать, что в лагере было представительство Красного Креста. Сев рядом с Ириной, я перевела ей слова мужчины, только сформулировала их более вежливо.

— Сходим туда завтра, — ответила она. — Сегодня не хочется, да и сил нет.

Человек с бумагами взошел на подиум и с сильным акцентом по-английски объявил, что скоро нас разделят на группы.

Мужчины и женщины будут жить отдельно. Дети останутся с родителями в соответствии с возрастом и полом. Его слова и переводе на разные языки быстро распространились по залу. Послышались протестующие крики.

— Вы не имеете права нас разделять! — поднявшись, громко заявил один из мужчин. Он указал на женщину с двумя маленькими детьми. — Это моя семья. Мы всю войну прожили отдельно.

Я объяснила Ирине, что происходит.

— Как они могут так поступать? — произнесла она, не отнимая рук от лица. — В такой ситуации людям нужно быть рядом со своими родными.

У нее из глаз потекли слезы и стали капать на коричневую бумагу. Я обняла подругу и прижалась к ее плечу. За это время мы стали родными. Но сейчас наши роли поменялись. Ирина была старше и оптимистичнее смотрела на жизнь; именно она всегда поддерживала меня. Но теперь Розалина болела и была далеко, а Ирина оказалась в чужой стране, в окружении людей, которые разговаривали на непонятном ей языке. К тому же она неожиданно заболела. Я поняла, что настала моя очередь быть сильной. Признаться, мне стало страшно. Мне с трудом удавалось самой не падать духом, хватит ли у меня сил поддержать ее?

Начальником нашего блока оказалась венгерка по имени Аим-ка Берзи. У нее было мягкое доброе лицо, но длинные и тонкие руки. Она выдала нам карточки, на которых были напечатаны паши имена, место рождения, транспорт, на котором мы прибыли, и номера комнат. Она сказала, чтобы мы шли в свой барак и высыпались. Начальник лагеря, полковник Брайтон, утром должен был вызвать нас.

От усталости у меня слипались глаза, а Ирина с трудом держалась на ногах. Однако, едва успев открыть дверь в наш деревянный дом, я пожалела, что не настояла, чтобы Ирина пошла и лазарет. Первое, что я увидела, была голая электрическая лампочка, болтающаяся под потолком, и жук, летающий вокруг нее. На деревянном полу тесным рядком выстроились двадцать кроватей. Над складными походными стульями и чемоданами была протянута веревка, на которой сохло бельё. Воздух в помещении показался мне отвратительно сырым и спертым.

Большинство кроватей были заняты спящими женщинами, поэтому мы с Ириной направились к двум свободным койкам в конце барака. Одна из обитательниц этого жилища, пожилая дама с изящными заколками в волосах, подняла на нас глаза, когда мы прошли мимо ее кровати. Привстав, она прошептала:

— Sind Sie Deutsche?

Я покачала головой, потому что не поняла ее вопроса.

— Нет, не немки, — произнесла она по-английски. — Русские. Это видно по форме скул.

Рот женщины был окружен сеткой глубоких морщин, похожих на шрамы. Ей было, наверное, лет шестьдесят, но из-за морщин она выглядела на все восемьдесят.