Книга День гнева - Артуро Перес-Реверте

— Еще господин майор говорит, что вы сражались доблестно, — добавляет переводчик. — Вели себя, как подобает истинным храбрецам, каковы все испанцы.

Аранго оглядывается: лестные слова Монтолона едва ли могут ослабить впечатление от жуткой картины, предстающей его глазам — покрасневшим, с запекшимися от порохового дыма черными гноящимися корками в углах. Его командиры и товарищи оставили лейтенанта одного, поручив ему заниматься ранеными и убитыми, а сами были отправлены в распоряжение своего начальства после того, как в споре между Мюратом, желавшим немедленно расстрелять их всех, и возражавшим против этого инфантом доном Антонио, главой Верховной хунты, возобладала точка зрения последнего. Здравый смысл восторжествовал. Может быть, французы и это самое начальство снимут с уцелевших мятежников ответственность, возложив ее на погибших? О, тут выбор, надо сказать, богатый. До сих пор опознают трупы французов и испанцев. Во дворе казармы, где в ряд выложены покойники, либо покрытые простынями и одеялами, либо — во всем ужасе своих изуродованных тел, большие лужи лишь чуть подсохшей на солнце крови пропитали землю так, что она сделалась красноватой и топкой.

— Прискорбное зрелище, — говорит майор.

Мало сказать, думает лейтенант Аранго. Зрелище ужасающее, даже если не брать в расчет тех, кто умрет от ран в ближайшие несколько часов и дней. На глаз, по самым беглым прикидкам, французы потеряли при штурме Монтелеона свыше пятисот человек убитыми и ранеными. Число погибших защитников парка тоже очень велико. Аранго насчитал в патио сорок четыре трупа и двадцать два раненых, а ведь неизвестно еще, сколько лежит в монастыре Маравильяс. Помимо капитанов Веларде и Даоиса и лейтенанта Руиса убито и ранено семеро артиллеристов и пятнадцать волонтеров короны, приведенных в парк капитаном Гойкоэчеа, и неведомо, какая участь ожидает сотню гражданских, попавших в плен в конце боя. Но, судя по распоряжению французского командования — расстреливать всех, кто будет взят с оружием в руках, — ничего хорошего ждать не приходится. По счастью, пока французы входили в Монтелеон через главные ворота, большая часть защитников успела перелезть через ограду с тыльной стороны и спастись бегством. И прежде чем уйти вместе с капитанами Консулем и Кордобой, уцелевшими субалтернами и остатками артиллеристов и волонтеров — разоруженные, они зябко поеживаются при мысли о том, что вот сейчас или в следующую минуту французы передумают и возьмут их под стражу, — Гойкоэчеа по секрету сообщил Аранго, что на чердаках и в подвалах прячется еще очень много мадридцев разного звания. И это сильно тревожит лейтенанта, который старается, впрочем, не выказывать своей озабоченности перед майором. Он не знает, что с наступлением темноты почти всем удастся скрыться — лейтенант волонтеров короны Онтория и каретник Хуан Пардо тайно выведут их из парка.

Несколько раненых сидят чуть поодаль от других, в тени под навесом караульного помещения. Рафаэль де Аранго, покинув Монтолона и переводчика, направляется туда, меж тем как французские и испанские санитары начинают одного за другим переносить и переводить их на улицу Сан-Бернардо в дом маркиза Мехорады, где развернут полевой лазарет. Это выжившие артиллеристы и волонтеры. Отделенные от гражданских, они ожидают отправки, раз уж добрая воля французского майора облегчила дело.

— Как себя чувствуешь, Алонсо?

Второй капрал Эусебио Алонсо, распростертый в луже липкой подсыхающей крови — бедро у самого паха перетянуто жгутом, замотано уже набухшими кровью бинтами, — обращает к лейтенанту помутнелый взор. Его очень тяжело ранило в последние мгновения схватки за орудия.

— Да бывало и получше, господин лейтенант, — еле слышно отзывается он.

Аранго, присев рядом с ним на карточки, разглядывает его — лицо старого солдата осунулось и выпачкано грязью, глаза воспалены усталостью и страданием, волосы растрепаны, на лбу, в усах, на губах запеклась кровь.

— Сейчас мы тебя отнесем в госпиталь. Там тебя живо поставят на ноги…

Алонсо, качнув головой, слабым движением руки показывает на низ живота:

— Рана в пах, как у тореро… Сами знаете, что это такое… Отчаливаю… Неспешно, но неуклонно…

— Глупостей не говори. Заштопают тебя, будешь как новый. Я сам прослежу, чтобы все было сделано по чести.

Капрал слегка морщится, словно эти слова причиняют ему какое-то беспокойство. Спустя много лет, занося на бумагу подробности этого дня, Рафаэль де Аранго точно воссоздаст все, что сказал ему тогда Алонсо.

— Лучше займитесь теми, кому еще можно помочь… Видите — я не жалуюсь, никого не зову… Разве что смерть, чтобы отдохнуть наконец. Ничего… Умираю за моего короля и при исполнении, как говорится…

Позаботившись, чтобы Алонсо доставили в лазарет (где тот скончается уже в самом скором времени), Аранго приближается к лейтенанту Руису, которого как раз в эту минуту кладут на носилки. Лейтенант, до сих пор не получивший никакой помощи — не считать же таковой наскоро сделанную перевязку, — мертвенно-бледен от потери крови. Дышит с трудом и перебоями, и Аранго, не знающий, что он страдает астмой, с ужасом думает, что у Руиса разворочены легкие.

— Сейчас, сейчас, Руис, — склоняясь над ним, говорит Аранго. — Сейчас тебя унесут, вылечат.

Раненый смотрит на него, явно не понимая, что происходит.

— Меня… расстреляют? — слышится наконец его замирающий, слабый голос.

— Да ну, полно тебе… что за чушь?! Все уже позади.

— Погибнуть вот так… Обезоруженным… На коленях… — Грязная кожа на лице лоснится от обильной испарины. — Срам какой… Смерть, не достойная солдата…

— Поверь мне, никто тебя не собирается расстреливать. Нам дали гарантии.

Правая рука Руиса, обретя на миг удивительную силу, стискивает руку Аранго.

— Казнь — это позорный конец…

Двое санитаров поднимают носилки. И от этого движения голова Руиса падает набок, покачивается в такт шагам. Аранго, проводив его взглядом, снова озирается по сторонам. Больше ему тут делать нечего — гражданских уже уносят в монастырь Маравильяс, — а слова лейтенанта Хасинто Руиса порождают в его душе какую-то тяжелую непонятную досаду. То, что он пережил в последние часы, и то, как обращаются с мадридцами, и неслыханные потери, понесенные французами, — все это томит и тревожит. Он знает, чего стоят их гарантии и сколь мало упорства и жара проявят испанские власти, если дело дойдет до необходимости защитить своих граждан. В конечном счете все будет зависеть от прихоти маршала Мюрата. И если тот решится примерно наказать мятежников, широко проведя кары и громко оповестив о них, то уж не рыцарственно-щепетильным дворянам, подобным майору Монтолону, удастся удержать своего главнокомандующего. «Уноси ноги, Рафаэль», — шепчет лейтенант, чувствуя, что на душе кошки скребут. И пустое пространство безлюдного артиллерийского парка внезапно кажется ему смертельной ловушкой, готовой вот-вот захлопнуться.

И, приняв решение, Аранго возвращается к майору. По дороге оправляет и застегивает на все пуговицы мундир, чтобы выглядеть по возможности так, как требует устав. Представ перед Монтолоном, через переводчика обращается с просьбой отпустить его домой: