Книга День гнева - Артуро Перес-Реверте

— Кто «они»?

— Французы.

Негрете молча и хмуро смотрит на него. Потом отводит взгляд и принимается перелистывать бумаги на столе.

— Вам прежде всего надлежит внушить им уважение, мичман.

Эскивель, сглотнув слюну, мягко замечает:

— По нынешнему положению дел — это задача почти невыполнимая. И я не уверен, что…

— Постарайтесь не ввязываться ни во что такое… — сухо прерывает его генерал, не отрывая глаз от документов.

Эскивель чувствует, как тугой ворот мундира становится влажным от пота. Письменного приказа, значит, не будет. Двадцать солдат и мичман брошены на растерзание по устному распоряжению начальства.

— А если обстоятельства сложатся так, что все же буду вынужден ввязаться?

Негрете, не размыкая губ, продолжает листать бумаги, всем видом своим показывая, что разговор окончен. Эскивель снова пытается сглотнуть, но во рту пересохло.

— Могу ли я, по крайней мере, раздать моим людям патроны?

Военный губернатор Мадрида и Новой Кастилии даже не поднимает голову.

— Больше не задерживаю.

Спустя полчаса во главе двадцати гренадер морской пехоты, которым Эскивель приказал примкнуть штыки, зарядить ружья и взять по два десятка патронов, мичман прибывает на улицу Алькала, к особняку герцога Ихара. Расставляет своих людей вдоль фасада. По словам перепуганного дворецкого, французы обшарили весь нижний этаж, выгребли все мало-мальски ценное и ушли, пригрозив вернуться и довершить начатое. Он показывает на труп привратника Рамона Переса Вильямиля, 36 лет, валяющийся в патио в луже крови, — лицо убитого прикрыто салфеткой. Рассказывает, что лакей Педро Альварес, вместе с покойным напавший на генерала, сумел убежать по улице Седасерос, намереваясь спрятаться у своего родственника-обойщика, однако обнаружил, что двери заперты, а дом покинут по причине того, что у подъезда убили французского драгуна. Тут его и взяли, пинками погнав на Прадо. Уличные мальчишки, увязавшиеся следом, своими глазами видели, как Альвареса вместе с другими расстреляли.

— Сеньор офицер, возвращаются! Идут сюда!

Эскивель вскидывается как ужаленный. На другой стороне улицы и вправду собирается с самыми недвусмысленными намерениями человек десять императорских солдат. Офицеров не видно.

— Ни с места без моей команды! Но глаз с них не спускать.

Французы, присев в тени, довольно долго не могут решиться и перейти улицу — внушительный вид вымуштрованных морских гренадеров в синих мундирах и высоких меховых шапках действует отрезвляюще. Они ничего не предпринимают и вот наконец, к вящему облегчению мичмана, уходят прочь. Дворец герцога Ихара пробудет в целости и сохранности следующие пять часов, по истечении коих взвод Эскивеля сменят солдаты Вестфальского батальона.

* * *

Немногим зданиям в Мадриде будет обеспечена такая защита. И жители в страхе перед французами покидают свои дома. А за нежелание последовать их примеру Мигель Карранчо дель Пераль, портной по роду занятий, а некогда — солдат, отслуживший восемнадцать лет отчизне и королю, поплатился жизнью — французы заживо сожгли его в доме на Пуэрта-Серрада. Та же плачевная участь едва не постигла слесаря-астурийца Мануэля Армайора, раненного еще в самом начале возмущения, когда на площади у дворца французы открыли огонь по толпе. Принесшие его домой, на улицу Сеговии, обнаружили на мостовой трупы двух французских солдат и побоялись оставлять его там, хоть он и грозил истечь кровью, ибо ранен был в нескольких местах. Дали знать жене, которая спустилась вниз со всевозможной быстротой, и супружескую чету в окружении соседей и просто знакомцев доставили на Морерия-Вьеха, в дом, где проживал один из слуг князя Англона. Подобная дальновидная предусмотрительность спасла Мануэлю жизнь. Французы, придя в бешенство при виде своих убитых товарищей, принялись допрашивать соседей, и один из них указал на слесаря, выдав его участие в утренних столкновениях. Солдаты высадили дверь, обшарили дом и, никого там не найдя, подожгли его.

* * *

— Французы поднимаются!

Этот крик переполошил весь дом на Пласа-Майор, № 4. Там живет крупнейший мадридский маклер Эухенио Апарисьо. И его роскошно обставленную уютную квартиру, заполненную великолепными картинами, коврами, бронзой и фарфором, в прежние времена охотно посещали генералы и офицеры наполеоновской армии. Никто из ее обитателей не принимал участия в беспорядках. После первой же атаки французской кавалерии Апарисьо велел своим домашним уйти в задние комнаты, а прислуге — наглухо затворить все окна. Тем не менее, как рассказывает горничная, в ужасе прибежавшая снизу, во время боя у самых дверей убили мамелюка — пригвоздили к стене, исполосовали бесчисленными ударами навах. И сам генерал Гийо — один из тех, кого еще совсем недавно так радушно принимали в этой квартире, — распорядился учинить в ней форменный погром.

— Спокойно! — приказывает Апарисьо своим домочадцам и прислуге, собираясь выйти на площадку. — Я сам поговорю с этими господами и все улажу.

Слово «господа» плохо вяжется с толпой остервенившейся солдатни: не менее двух десятков французов — под их тяжкими сапогами гудят и постанывают деревянные ступени, от зычной брани ходят ходуном стены — высаживают двери в квартирах нижнего этажа, врываются в них, все сметая и разнося на своем пути. Апарисьо с первого взгляда оценивает ситуацию, понимает, что добрым словом и уговорами с ними не совладаешь, а потому, сохраняя присутствие духа, поспешно возвращается к себе в кабинет, торопливо достает из ящика секретера узкий длинный кошель, плотно набитый звонкой монетой, и, вновь выскочив на площадку, швыряет в солдат пригоршнями золотых. Но это не задерживает французов. Они лезут по лестнице вверх, прикладами и кулаками сбивают его с ног. На помощь маклеру бросаются его племянник, 18-летний Валентин де Оньяте Апарисьо, и доверенный конторщик Грегорио Морено Медина, 38 лет. Солдаты закалывают юношу штыками, сбрасывают в пролет его тело, волокут вниз по ступеням Эухенио и Грегорио, и там, у входных дверей, какой-то мамелюк, поставив последнего на колени, перерезает ему горло. Маклера вытаскивают на улицу, молотят прикладами, отбивая ему все нутро, а потом приканчивают несколькими ударами сабли. Потом снова поднимаются в квартиру, приискивают себе новых жертв. Но к этому времени жена Апарисьо с четырехлетней дочкой на руках, вместе с горничной и несколькими слугами уже успела убежать по крышам и найти убежище в монашеской обители Соледад на улице Карретас. Французы, обшарив дом, забирают все деньги и ценности, а мебель, картины, фарфор и все прочее, что нельзя унести с собой, разбивают, ломают, крушат, растаптывают.

* * *

— Господин майор говорит, что сожалеет о гибели стольких ваших соотечественников… Выражает вам самое искреннее сочувствие.

Выслушав слова переводчика, лейтенант Рафаэль де Аранго переводит взгляд на Шарля Тристана де Монтолона, исполняющего должность командира 4-го сводного пехотного полка. После отхода главных сил, в которых нет теперь необходимости — артиллерийский парк взят и занят, — под началом майора остается около пятисот солдат. Он, разумеется, старается вести себя с пленными и ранеными как можно более гуманно. Человек воспитанный и великодушный, он вроде бы не затаил зла на тех, у кого побывал в плену, пусть и недолгом. «Военное счастье переменчиво», — заметил он недавно, а при виде таких ужасных потерь на лице его появляется благородно-задумчивая скорбь. Чувство это кажется вполне искренним, и лейтенант Аранго благодарит его легким поклоном.