Книга Смерть ради смерти - Александра Маринина

– Я не могу, – упрямо повторила Настя, глядяпочему-то не на начальника, а на полированную поверхность длинного стола длясовещаний.

– Почему?

– Я должна закончить с Институтом. Я должна выяснить, чтоза антенна стоит у них на крыше, и добиться, чтобы ее сняли и чтобы виновные вэтом понесли наказание. И пока я этого не сделаю, я не остановлюсь.

– Но ты же мне руки вяжешь! – в отчаяниивоскликнул Колобок. – Если оставить тебя, то придется отдавать трехчеловек. Трех! Это при нашем-то некомплекте! Вокруг тебя складывается какая-тонепонятная ситуация, и, пока она не рассосется, тебя нужно охранять по дорогеиз дома на работу и обратно. Это значит, что от дела будет оторван как минимумдважды в день еще один человек. Развалится работа всего отдела – и только из-затвоего упрямства. Имей в виду, я с тобой веду светскую беседу просто потому,что хорошо к тебе отношусь, а так ведь могу приказать – и вся недолга. Иприкажу, если ты не одумаешься.

– Виктор Алексеевич, – сказала Настя медленно,сквозь зубы, словно с трудом выдавливая из себя слова. – Я не хочуработать в этой бригаде, потому что считаю это безнравственным. Можно создаватьспециальные штабы и бригады для поимки опасного преступника, который, оставаясьна свободе, может совершить еще не одно тяжкое преступление. В такой постановкемне вопрос понятен. Но создавать такие штабы и бригады для того, чтобы раскрытьодно убийство, – это верх цинизма, это хамство и свинство, это плевок вдушу всего населения, всех нас. И я не хочу, не могу и не буду участвовать вэтом шабаше.

– Ты что, Стасенька? Что-то я тебя не понял, –озадаченно произнес Гордеев, который от изумления уже успел забыть, как толькочто велел ей перестать валять дурака и грозился перейти от дружеских уговоров кадминистративным приказаниям.

– Вы посмотрите, что происходит. Убивают одногочеловека, да, известного, да, популярного и любимого многими, но это такое жеубийство, как и почти все остальные, которые совершаются в нашей стране. ВикторАлексеевич, это только в жизни все люди разные, а в смерти они все равны.Потому что у каждого убитого есть близкие и друзья, которые будут егооплакивать, у которых в душе еще долго будет болеть рана от его утраты. Нетпотерпевших более достойных и менее достойных, нет потерпевших, убийствакоторых нужно раскрыть обязательно, и потерпевших, преступления против которыхможно не раскрывать. Нет этого, понимаете? Нет и быть не может. Сегодня нашазамечательная страна уподобляется рабовладельческому Древнему Риму, когдаубийство патриция считалось убийством, а убийство чужого раба – порчей чужогоимущества. Чужого, заметьте себе, потому что убийство собственного раба даже небыло предметом правового регулирования. Покойный тележурналист у нас получилсяпатрицием, на раскрытие убийства которого страна бросает лучшие силы. Снимаютначальника ГУВД Москвы и прокурора города. Ставят вопрос о доверии министрувнутренних дел и Генеральному прокурору. А каково слышать об этом матерям, укоторых неизвестные преступники убили детей, или женам и мужьям, потерявшимлюбимых супругов, или детям, оставшимся без родителей? Вам приходило в головухоть один-единственный раз, каково им слышать все это? Для них тот человек,которого они потеряли, все равно был и остается центром, вокруг которогососредоточены их боль, страдания, слезы. И что же? Ради ИХ близкого никтоникакой бригады не создавал. Когда убили ИХ близкого, что-то никто никого сдолжности не снял и даже выговор не объявил. Значит, мой ребенок хуже? Мойребенок, мой муж, мой брат – они недостойны того, чтобы их убийцу искали?Почему? Потому что бедны? Потому что не работают на телевидении и поэтому неимеют доступа к самому популярному каналу массовой информации? Потому что их неизбирали в Думу? Почему? ПОЧЕМУ? А КАК ЖЕ МОЙ РЕБЕНОК, МОЙ МУЖ И МОЙ БРАТ?Виктор Алексеевич, то, что сейчас происходит, – это издевательство надтеми людьми, у которых погибли близкие. И я в этом издевательстве участвоватьне желаю!

Она сама не заметила, как давно уже перешла на крик. Из глубиныее души поднималась такая боль, которая заставляла вибрировать голосовые связкии наконец прорвалась наружу бурными слезами. Настя разрыдалась. Колобокнемедленно вскочил с начальственного места и подкатился к ней.

– Ну что ты, девочка, ну не надо, милая, –приговаривал он, ласково гладя ее по голове. – Не надо так остро этовоспринимать. У нас с тобой есть работа, и мы должны ее хорошо делать, вот ивсе наше мировоззрение. И убийство тележурналиста – это такое же убийство, каки все остальные, и раскрывать его тоже надо. Мы же с тобой не можем отказатьсяего раскрывать только лишь потому, что наше государство ведет себя по-свински,правда? Да, власти поступают неправильно, но наша работа все равно остается, иделать ее все равно надо, даже если мы с властями не согласны. И убитыйтележурналист не виноват в том, что вокруг его гибели устроили карнавалживотных. И его близкие имеют право рассчитывать на то, что убийца будет поймани наказан. Поэтому вытри слезы, деточка, успокойся, и давай подумаем, как намлучше поступить. Сколько времени тебе нужно для работы с Институтом?

– Три дня, – всхлипнула Настя, вытирая глазаогромным голубым носовым платком, который протянул ей Гордеев. – Если уменя опять не получится, то за три дня это станет очевидным. А больше я всеравно ничего не могу придумать.

– Хорошо, – кивнул Виктор Алексеевич. – Я натри дня дам им троих ребят. На понедельник, вторник и среду. И пообещаю, что счетверга вместо них начнешь работать ты. Годится?

– А вдруг я за три дня придумаю, как раскрыть убийствоГалактионова? Тогда вы меня не отдадите? – с робкой надеждой спросила она,заглядывая в глаза начальнику.

– Не торгуйся, не на базаре, – проворчалКолобок. – Работай, как договорились. Получится – молодец. Не получится –жаль, но упрекать тебя не буду, и так сделано все, что в человеческих силах. Ив том, и в другом случае с четверга начнешь работать в бригаде. А если к этомувремени что-то изменится, вот тогда и будем решать, как поступать. Трудностинадо преодолевать по мере их возникновения, а не заранее. Ты с Доценко всесогласовала?

– Да, он должен начать сегодня прямо с утра. Ужеприступил, наверное. Хорошо, что Шитова – нормальная живая женщина. Наш Мишаняей, по-моему, жутко нравится, поэтому она охотно согласилась на то, чтобыпопробовать поработать с памятью еще разочек. Бедный Миша, он на такихуглубленных сеансах килограмма два в весе теряет.

– Неужели? – Полковник снял очки и сунул дужку врот, что означало сосредоточенность и готовность к обдумыванию новойинформации. – А за счет чего, интересно? Может, мне попробовать? Скоро я вэто кресло уже не влезу.

– Да бросьте вы, Виктор Алексеевич, – улыбнуласьНастя, взяв себя в руки и почти успокоившись. – Мы вас и толстого будемлюбить и слушаться.

2

Надежда Андреевна Шитова послушно выполняла все указанияМиши Доценко. Она надела тот же костюм, в котором ходила на работу 22 декабря,в день, когда попала в больницу, а на вешалку в прихожей повесила недавноубранные в специальные пакеты зимние вещи – теплую куртку, короткую светлуюдубленку, дорогую норковую шубу, легкое шелковое пальто на меху. Сверху, надеревянную полочку, Миша попросил положить зимние шапки, теплые шарфы и платки– одним словом, все то, что лежало там 22 декабря.