Книга Бескрылые птицы - Луи де Берньер

— Я не дам тебе разрешения, — сказал наконец Искандер, в ком гордость победила здравый смысл. — Я должен выполнить свой долг. Это священная война, и у меня нет выбора. Аллах защитит своих детей.

Каратавук стал возражать, но отец поднял руку, веля замолчать.

— Довольно, — сказал Искандер. — Аллах непременно запомнит твое предложение, как запомню и я. Ты превосходный сын.

Вскоре Каратавук разыскал своего друга Мехметчика, и они вдвоем отправились к сержанту Осману, который вместе с писарем расположился на площади под платаном. Сцепив руки за спиной и покачиваясь на носках, сержант вопросительно приподнял бровь, скептически оценивая дождавшихся своей очереди мальчишек.

— Мы хотим записаться добровольцами, — сказал Мехметчик.

— Чего вдруг? — отрывисто спросил сержант.

— Ради империи и Султана-падишаха.

— Тебе сколько лет?

— Восемнадцать, — соврал Мехметчик.

— Звать?

— Мехметчик.

— Чей сын?

— Харитоса.

— Стало быть, Мехметчик, сын Харитоса? Ну, Мехметчик, небось, прозвище?

— Да, бейэфенди. Мое настоящее имя Нико.

— Жалко. Уж больно «Мехметчик»[63]подходит для солдата. Значит, вы с отцом христиане?

— Да, бейэфенди. Но я все равно хочу воевать, только вместе с Каратавуком. За империю и Султана-падишаха.

На лице сержанта промелькнуло недоумение.

— Что еще за птица, с которой ты хочешь воевать?

— Каратавук — это мое прозвище. — Каратавук шагнул вперед. — Настоящее имя Абдул.

Сержант оглядел мальчика: темноглазый, с золотистой кожей, чуть выше среднего роста.

— Эти ваши прозвища кого угодно с ума сведут, — наконец объявил он, раздраженно махнув рукой. — Похоже, у всех тут клички, хотя Пророк ясно их запрещает. Чей ты сын?

— Гончара Искандера.

— Понятно, — сказал сержант. — Но сперва разберемся с ним. — Он повернулся к Мехметчику, коренастому и невысокому, но удивительно похожему на приятеля. — Стало быть, ты Нико, сын Харитоса, и, говоришь, тебе восемнадцать. И ты христианин, да?

— Да, бейэфенди. Но сейчас в армию берут и христиан.

— А то я не знаю. Я сам солдат и уж в этом разбираюсь. А ты разве не знаешь, что это священная война? Не слыхал, что мы воюем с франками, а они — христиане? Не знаешь, как они надули нас с кораблями?

— Я — оттоман, — гордо сказал Мехметчик. — И одни франки за нас. Я слыхал, они прозываются «немцы».

— Да, германцы за нас, но все равно это священная война, и никто христиан в армию не возьмет, а то еще ударят в спину. Обыкновенный здравый смысл, и только. Хочешь участвовать — поступай в трудовой батальон.

— В трудовой батальон?

— Дороги, мосты и все такое, — пояснил сержант.

— Я хочу сражаться, а не ямы копать, — презрительно фыркнул Мехметчик.

— Тогда не лезь в добровольцы. — Во взгляде сержанта промелькнула смешинка. — Все равно со временем тебя заберут, и отправишься в трудовой батальон. Вероятно, когда тебе действительно стукнет восемнадцать. Вообще-то солдату много приходится копать. Вот и будешь рыть ямы, только не под пулями, все ж маленько безопасней.

Глаза Мехметчика горели злым огорчением, он только и нашелся, что сказать:

— Мне безопасность не нужна.

— Извини, малец, — посочувствовал Осман. — Я считаю, потребуется забирать всех, кого только можно. Вообще-то у меня самого один дед был христианином, родом из Сербии, но я тут ничего не решаю. Погоди, может, правила изменят. А пока, если действительно хочешь помочь Султану-падишаху и империи, заготавливай провизию и разводи мулов — это лучшее, что ты можешь сделать. — Сержант повернулся к Каратавуку: — Теперь с тобой. Ты — сын гончара Искандера. Тебя нет в списке. А твой отец есть. — Осман взглянул на писаря: — Ведь вы уже поговорили с ним, Соломон-эфенди?

— Поговорил.

— Я предлагаю себя вместо отца, — сказал Каратавук. — Согласно обычаю.

— Согласно обычаю, — повторил сержант, уважительно разглядывая парня. — Отец разрешил?

— Да. — Каратавук старался не смотреть сержанту в глаза. — Это ради матери и братьев с сестрами.

— Ты врешь, — сказал Осман. — К счастью, я этого не заметил.

— Спасибо, бейэфенди. — Каратавук поклонился и повторил: — Ради матери и братьев с сестрами. Без отца им не выжить, а без меня продержатся. Я сильный. Воевать смогу.

— Ты хороший сын, — сказал сержант. — Любой бы таким гордился.

От похвалы Каратавук прямо раздался в плечах.

— Вы меня берете, бейэфенди?

Сержант устало вздохнул. Он уже навидался юношей, приносящих подобную жертву. Это всегда трогало и угнетало. Скольким из этих юнцов суждено вновь увидеть лицо матери?

— Хорошо, можешь, согласно обычаю, идти вместо отца. Пусть обман будет на твоей совести, и да простит тебя Аллах.

— Спасибо, бейэфенди, и, пожалуйста, бейэфенди, не говорите отцу.

Сержант кивнул:

— Я извещу твоего отца, что его все же освободили от повинности. Он не узнает, почему. Завтра придешь вместо него.

По дороге домой Мехметчик шепотом ругался, в глазах стояли злые слезы.

— Заготавливай провизию и разводи мулов! — с горечью повторял он.

Каратавук сочувственно обнял его за плечи:

— Если дела пойдут скверно, правила, наверное, изменят.

— Будем надеяться, — буркнул Мехметчик.

Они остановились у дома ходжи Абдулхамида, и Мехметчик достал из-за пояса кожаный кошелек. Вытряхнув монетки, он спрятал их в кушак и набрал горсть земли. Ссыпал в кошелек, добавил еще немного и, затянув тесемку, отдал другу.

— Где бы ни оказался, — пояснил он, — носи с собой и не опорожняй до возвращения. А когда вернешься, высыпи непременно здесь же.

Каратавук ослабил тесемку. Понюхал землю и вздохнул:

— Родная земля. У нее особый запах, ты заметил? Когда буду далеко, понюхаю, и она мне все напомнит. — Завязав, он поцеловал кожаный мешочек. Спрятал за кушак и, обняв лучшего друга, ткнулся лбом ему в плечо. Горло перехватило от чувства, которому не было названия — столько всего в нем перемешалось. — Ах, дружище, дружище! — Каратавук отстранился и стукнул себя в грудь. — Тяжело у меня здесь, точно камень на сердце. Все думаю, что с нами будет?

— Наверное, разойдемся, — печально сказал Мехметчик. — Вдруг стало важно, что я христианин, хотя раньше почти никакой не было разницы.