Книга Небо в алмазах - Александр Петрович Штейн

книга.

Из нее я узнал, как готовилось вооруженное восстание в лагере, его возглавлял узник № 46883 — генерал А. С. Зотов, схваченный фашистами после того, как он расстрелял все патроны, 22 июня 1941 года, на советско‑германской границе, в Литве; его связали, швырнули в машину и привезли в концентрационный лагерь...

Там, в лагере, Зотов объединил вокруг себя все антифашистское лагерное подполье...

Я уже не застал Зотова в майские дни сорок пятого в Ораниенбурге: заключенных, уцелевших после всех неимоверных, неописуемых зверств и мучений, погнали из лагеря в апреле; после страшного многодневного марша на развилке дорог между Гривитцем и Швериным узников Заксенхаузена освободили части Советской Армии...

Память об этих днях, неделях, годах живет и сегодня в Заксенхаузене, превращенном в музей.

И вместе с экскурсантами из разных городов ГДР — школьниками, рабочими, солдатами — снова прохожу через центральную браму лагеря в Ораниенбурге, спускаюсь в углубление, где стояла страшная перекладина и лесенка, по которой поднимался обреченный узник. На узника набрасывали петлю. Затем выбивали из-под ног подставку...

Вместе с экскурсантами я входил в крематорий и смотрел на печи, в которых сжигали людей, — такие же, что и в Бухенвальде, и в Освенциме. Из этих печей вывозили на поля то, что оставалось от людей, — удобрение...

Вешали и на плацу, перед десятками тысяч заключенных...

Я справлялся в канцелярии музея о моем старом знакомом. Ничего не удалось выяснить. Покинув музей, стал наводить справки в Берлине и после долгих поисков наконец узнал: Рудольф работал в послевоенном Берлине, но прожил, увы, после своего освобождения недолго, надломленный организм не выдержал, Рудольф заболел и — не встал...

А в 1970 году ко мне в гости в Москву приехал профессор Кайзер, один из известнейших театральных деятелей современной демократической Германии. Он ставил мою фантазию на темы Всеволода Вишневского «У времени в плену» в драматическом театре Лейпцига.

Есть в этой фантазии сцена фашистской капитуляции сорок пятого года, на которой присутствует герой моей фантазии Всеволод.

И профессор Кайзер попросил меня сделать «терманский вариант» сцены — ввести в нее «от Германии» не только германского генерала и русского белогвардейца, но и германского антифашиста из тех, что в темную нацистскую ночь верили в будущее, боролись за него даже в самых немыслимых, невозможных условиях человеческого существования...

И я, спервоначала недоверчиво отнесясь к просьбе моего германского друга профессора Кайзера, поскольку трудно было вводить в художественную ткань уже сложившегося произведения новое лицо, требующее нового сценического и художественного решения, припомнил другого моего германского друга, того, что помогал мне вытаскивать застрявший «штейер-грей», — и согласился...

И в сцену капитуляции фашистской Германии автором пьесы был введен германский антифашист в полосатой арестантской пижаме...

Легко вписался в пейзаж фашистской капитуляции этот антифашист, и он как бы принимал вместе с советским командованием ключи от фашистской столицы — ведь и перед ним капитулировал фашизм. А это была не формальная дописка, это был кусочек жизни, правда, которую я видел...

ГУСЬ

К концу приемного дня в комендатуру одного из районов Берлина вошел приятно улыбающийся немец средних лет, с мелкими чертами лица, лишенного какой бы то ни было растительности и потому напоминающего лицо скопца.

На маленькую, точно сдавленную прессом голову этого человека была нахлобучена огромных размеров фуражка, какую когда-то, до прихода Гитлера к власти, носили члены германского революционного союза красных фронтовиков.

Фуражка, видимо, была извлечена из-под спуда, так как вид у нее был крайне мятый, поля сплюснуты. Над козырьком вместо эмблемы была прикреплена маленькая овальная, вырезанная из газеты фотография Владимира Ильича.

Такая же газетная фотография была приколота булавками к алой нарукавной повязке посетителя.

Не переставая приятно улыбаться, сжал кулак и трижды произнес революционное приветствие «Рот Фронт». Затем, быстро и несвязно бормоча, выложил на стол коменданта пачку выцветших от времени фотографий. Тут были, главным образом, снимки собраний и митингов, относящиеся, примерно, к 1929—1930 годам. Был снимок рабочего митинга на каком-то заводе. Были несколько семейных снимков — посетитель, его жена и дочь.

— Чего он хочет? — спросил дежурный комендант капитан Семен Власович Котляр своего переводчика — студентку из Львова. Голос у Котляра осипший, глаза усталые бесконечно. Это было в первые дни взятия Берлина, комендатуру посещало несметное количество берлинцев с самыми разнообразными и порою неожиданными делами. Капитан Котляр — москвич, бывший наборщик, в гражданскую войну работавший сначала в подполье у белых, а затем командовавший партизанским отрядом — нынче волею судеб должен был на месте решать миллионы проблем, начиная от снабжения хлебом детей и кончая изложением советской точки зрения на расистскую теорию. Только что он разрешил женщине с ребенком переселиться из погреба, где она спасалась от бомбежки, в пустовавшую квартиру сбежавшего нациста, и рассудил тяжбу владельца мануфактурного магазина со своим продавцом, и послал патруль к тайному складу оружия, и направил к бургомистру трех артистов эстрады, предлагавших свои услуги, и выслушал донесение младшего лейтенанта Васина, обнаружившего ценности в разбомбленном доме. Вместе с первыми отрядами Красной Армии Котляр вошел в Берлин, одним из первых — в имперскую канцелярию Гитлера, арестовал около восьмисот эсэсовских офицеров, увидел мертвое тело Геббельса, исследовал подвалы имперской канцелярии и извлек оттуда несколько человек из числа немецкого высшего командования. С того дня, когда вошел в Берлин, спал урывками, где придется, как придется, выполнял самые неожиданные поручения, связанные с деятельностью комендатуры, и привык ничему не удивляться. Нисколько не удивился он и странному визиту берлинца с фотографией Владимира Ильича Ленина на фуражке.

— Что он хочет? — повторил Котляр свой вопрос переводчику.

Оказалось, берлинец, в общем, ничего не хотел. Продолжал что-то говорить очень быстро и очень несвязно, и переводчик с трудом понял: посетитель принес фотографии митингов и собраний с целью продемонстрировать свое отношение к антифашистскому движению. С этой же целью были прикреплены фотографии Ленина к фуражке и нарукавной повязке.

Порывшись в карманах, вытащил и положил на стол еще одну, совсем пожелтевшую фотографию. Семейный портрет — он, жена, маленькая дочь.

Переводчик разъяснил: фото двенадцатого года. Еще в 1912 году посетитель был членом социал-демократической партии. Сфотографировался с женой и ребенком именно в день, когда вступил в социал-демократическую партию.

— Ну, сфотографировался, — сказал Котляр. — Что же все-таки ему надо?

Посетитель повторил, что ему ровным счетом ничего не надо. Ничего не просит, ни на что не жалуется. Единственное желание — чтобы советский комендант знал его революционное прошлое. У него славное прошлое, таким прошлым можно гордиться. С 1912 года был социал-демократом и уже тогда симпатизировал Либкнехту. В 1918 году, когда был конгресс в Галле, разочаровался в социал-демократии и уже тогда симпатизировал спартаковцам. А в 1924 году он был