Книга Ивушка неплакучая - Михаил Николаевич Алексеев

Ветлугин, или Серега, как звали его в Завидове, да, пожалуй, и не мог думать о чем-либо подобном, когда сентябрьским вечером 1947 года выходил с двумя чемоданами в руках на берег Волги. Тут он остановился, опустил свою ношу на землю, вытер вспотевшее лицо платком и глубоко вздохнул. Вздох получился трудным, прерывистым, и, наверное, не столько от усталости, сколько от нерадостной картины, открывшейся его глазам.

Внизу, у самой воды, против своих лодок, группами и в одиночку расположились их владельцы, промышлявшие на частной переправе, поскольку моста через реку тут не было, а единственное судно перевозочное с звучным именем «Персидский», прошлепавшее по Волге своими плицами без малого сто лет, третий месяц находилось в ремонте. По нестройным голосам лодочников и больше всего по взмаху рук, не подчинявшихся решительно никакому разумному началу, не только Сергей, но любой бы на его месте тотчас же определил, что волжские эти «гондольеры» свой рабочий день окончили и уже успели вознаградить себя за труды праведные. Впрочем, успели не все. Некоторые пока еще собирались это сделать: на брезентовые плащи, брошенные прямо на песок, ставили бутылки, консервные банки, вытряхивали из узлов и карманов соленые огурцы, вареные яйца, зеленый лук. На лицах этих последних даже отсюда, сверху, Сергей мог различить некое сияние, вызванное, похоже, предвкушением давно ожидаемого приятного «шабаша».

Ясно, что ни первые, ни тем более вторые ни за что на свете не согласятся сейчас сделать еще один рейс через реку, расплеснувшуюся тут вширь на добрых три километра и начавшую вздымать крутую волну от упругого и упрямого низовского ветра, прозванного астраханцами моряной.

Это было ясно для Сергея. Но еще яснее для него было другое: ежели нету такой силы, которая смогла бы поднять перевозчиков на одну «ходку», то нету и такой, которая бы заставила гвардии капитана Ветлугина отказаться от мысли перебраться на тот берег сегодня же, нынешним вечером, но никак не позже.

За его спиной гигантским полукружьем раскинулся полумиллионный город. Сергей мог бы постучаться в одну, другую, третью дверь и где-то отыскать приют до утра, что, кажется, было бы самым логичным его поступком. Но он не постучится, потому что знает: ни за одной из этих дверей его не ждут, а ждут кого-то другого, скорее всего тоже фронтовика. Среди тысяч огней, которые вот-вот загорятся в давно снявшем светомаскировку городе, не будет одного, пускай крошечного, пускай робкого, зажженного не для кого-нибудь, а именно для него, Сергея Ветлугина. Без этого город — пустыня, ибо у человека бывают минуты, когда в огромном людском скоплении он, человек, может быть бесконечно одиноким.

Сергей рвался за Волгу. Там, в лесном поселке с неожиданным для здешних саратовских краев названием Тяньзин, жили его старший брат и сестра, которых он не видел с полынного тридцать третьего года. Он ждал свидания с ними целых четырнадцать лет, а теперь не может подождать одной-единственной ночи. Сергей не давал им телеграммы, но знал, что там, в этом странном и неведомом ему Тяньзине, его давно ждут, что среди редких скуповатых огоньков, какие скоро замерцают за рекой, зажелтеет в одном окошке и его, Серегин, огонек. Потому-то он и продолжал — теперь уж более внимательно — всматриваться в лодочников, прикидывая, на ком бы из них остановить свой выбор.

В конце концов решил попытать счастья на одном. Приземистый, багроволицый, однорукий и, как все, небритый, он отличался, однако, от своих товарищей тем, что казался чуток трезвее их. Последнее обстоятельство было для Сергея самым важным. Не теряя более ни минуты, он подхватил чемоданы и сбежал вниз.

— Здорово, фронтовички! — приветствовал перевозчиков как можно дружелюбнее.

Нельзя сказать, что «гондольеры» ответили ему тем же. Поначалу они вообще никак не ответили — невозмутимо продолжали свое веселое занятие. Это удивило Сергея, и он на всякий случай повторил приветствие.

Несколько сейчас же нахмурившихся лиц повернулись к нему. У некоторых на полпути ко рту остановились в нетвердой руке стаканы. Остановились, однако, совсем ненадолго — ровно настолько, чтобы лодочники успели бросить оценивающий взгляд на того, кто так некстати прервал малую эту пирушку. Затем стаканы проследовали дальше по назначению.

Крякнув и обнюхав не спеша кто ржаную корочку, кто ломтик огурца, перевозчики ответили вразнобой и как бы нехотя:

— Здравия желаем, капитан.

По тому, что при виде офицера они не приостановили выпивки, и в особенности по тому, как они поздоровались с ним, Сергей мог убедиться, что вчерашние эти солдаты достаточно попривыкли к новому своему положению, и не только попривыкли, но очень гордились таким положением, ревностно оберегали его и не прочь побравировать им.

И все-таки однорукий, освобождая место рядом с собой, предложил:

— Присаживайся, командир. Пропусти с нами лампадку.

— Не могу, ребята. Тороплюсь.

— Куда так? Не на Берлин, чай?

— За Волгу.

— A-а… Ну, начальник, торопись не торопись, а до утра тебе придется загорать на этом берегу. На-ка вот держи! — Однорукий протянул капитану стакан.

Сперва Сергей хотел отказаться от предложенной чарки, но вовремя сообразил, что делать этого не следует, что этим жестом он не только не перекинул бы моста между собою и незнакомыми людьми, от которых теперь определенно зависим, но и утратил бы последнюю, пусть слабую, самую ничтожную, но все-таки надежду столковаться с перевозчиком. В таком случае его поведение было бы расценено одноруким и его сподвижниками не иначе как неуважение со стороны офицера к их, вчерашних воинов, нынешнему положению, обретенному столь дорогой ценой. И как ни странным и ни неожиданным было для него все это, Сергей принял стакан, кивнул всем слегка, сопроводив этот приветственный знак восклицанием «побудемте!», и под молчаливыми, чуть подобревшими и потеплевшими взглядами лодочников выпил водку. Кто-то — Сергей не успел заметить, кто именно, — всунул в его свободную левую руку большой ядреный огурец. Сергей, как и все, с удовольствием крякнул и звонко закусил огурцом — белые брызги сорвались с его зубов и окропили сидевших поблизости.

— Ну а теперь садись. В ногах правды нету, — вновь пригласил однорукий.

— Не могу, товарищи. Честное слово! Ждут меня там! — горячо проговорил Сергей и посмотрел на однорукого почти с мольбою. — Перевези, друг. Я заплачу.

— Знамо, заплатишь. Задарма нынче никто не работает. Война кончилась.

— Хорошо заплачу, — тихо, но торопливо произнес Сергей и съежился, почти физически ощущая удар, который мог нанести ему за такие слова перевозчик.

Но однорукий не осерчал, только заметил — с еще большим, как показалось Сергею, безразличием:

— Деньжонок, должно, поднакопил, капитан? Оно конечно, офицерский оклад поболе нашего, солдатского, будет…

— Но и ты,