Книга Дары джиннов - Элвин Гамильтон

конца полученный приказ. Помню их родных, что высыпали из домов, оплакивая павших. А ещё – кошмары, которые снились мне потом долгие месяцы, и лицо убитого мною султана, а с ним лица Халы, Ширы, Сэма.

Рассказчикам были неведомы мои сны и кошмары, знал о них только Жинь. Он не раз просыпался от моих ночных криков и не сразу понимал, что угроза исходит не извне, а из моей памяти, и ничего тут не поделаешь.

Думаю, даже знай люди всё это, всё равно не стали бы рассказывать. О цветочном звездопаде из окон слушать куда приятней. Не говорилось в историях и о том, как мы шли через город и каждое мёртвое тело напоминало нам о страшной цене одержанной победы. О том, как я нашла Самира, парнишку из моей родной Пыль-Тропы, который присоединился к нам ещё в Садзи, с пробитой пулей грудью – и никакие военные учения и тренировки его не спасли.

Война жестока, она не только забирает жизни, но и оставляет кровавый след на телах и в душах тех, кто уцелел. Подстреленный султаном Изз так и остался с искалеченным и обожжённым крылом, бесполезным в любом обличье: и в качестве лапы, и в качестве человеческой руки, а Мазз с тех пор перестал обращаться в птицу, потому что не хотел летать без брата.

Помню я и густой дым от погребальных костров. Погибших было великое множество, но четыре костра горели пустыми.

Первый – для Сэма. От его тела ничего не осталось. Мы вскрыли в поисках каменные плиты над подземными ходами, но там были только мёртвые абдалы и пепел. Не знай я своего друга лучше, решила бы, что он сумел всё-таки удрать через стену и отправился на поиски новых приключений. Капитан Уэсткрофт сказал, что на их родине, в Альби, верят в посмертие в виде дерева или цветов, поэтому мы положили в костёр цветы плюща, те самые, которые рвал Сэм в тот первый вечер, когда я его встретила.

В пустой костёр нашей золотой Халы мы положили кольцо из золота, а Имин отдали навсегда любимое платье, которое Шазад так часто давала ей поносить. Шире, нашей погибшей султиме, досталась корона. Многие, очень многие погибли давно, не в последней битве, но теперь у нас было время оплакать их всех.

* * *

Сожгли мы и тело султана. Его сыновья-принцы стояли рядом, как и положено. Пусть они и стали причиной его гибели, но таков обычай. Все мы смертны, и сыновья всегда заступают на место отцов.

Дым погребальных костров в ту ночь застил небо, скрывая луну. Когда наконец, обессилев, я стала искать ночлег, то не нашла ничего лучше в громадном опустевшем дворце, чем та постель, где спала когда-то пленницей в гареме.

– Мужчинам в гарем нельзя, – пробормотала я сквозь сон, уткнувшись в плечо Жиня, когда он устроился рядом и обнял меня.

Его смех отдался во всём теле, и радость жизни вдруг переполнила меня.

– Принцам всё можно, – шепнул он мне на ухо и поцеловал.

Помню, я заметила, что мы оба легли, не снимая оружия, и невольно задумалась, сколько ещё времени мы будем отвыкать от войны, хоть уже и добились победы.

Впрочем, наши воспоминания дороги лишь нам самим. Люди о них не знают и не рассказывают, потому что слушателям интересно лишь самое главное: что мы победили и теперь всё будет хорошо.

За несколько дней слава Ахмеда разнеслась по всей пустыне: мятежный принц восстал из мёртвых, спас осаждённый город и всю страну – сначала предал огню войско захватчиков, а затем сверг с трона своего отца-узурпатора. Одни мы знали, что с чужеземцами расправился сам султан, освободил Мирадж от нашествия и тем самым облегчил нам задачу. Только так мы смогли взять столицу без риска вновь потерять её назавтра.

Слишком уж рассказчикам нравится всё упрощать. Негодяй на троне, герои-освободители и добрый принц-наследник, взявший власть в свои руки. Новый рассвет, новые свободные пески!

* * *

Я почти бежала, неловко застёгивая на ходу цепочку медальона в виде солнца. Время поджимало, но в конце концов всё же пришлось остановиться, прислонившись к стенной мозаике с лебедями. Арки в другой стене коридора выходили на безмятежно раскинувшийся пруд.

Крючок никак не хотел цепляться, ускользая из пальцев. Прежде у меня никогда не было своих драгоценностей, и я вполне обошлась бы без них и дальше, не вздумай Ахмед подарить мне медальон как советнице нового султана. Совет должен был помогать ему наводить порядок в стране. Тут уж никуда не денешься, знаки отличия приходится надевать.

Чтобы освободить затылок, пришлось перебросить на лицо волосы, так искусно уложенные моей боевой подругой. Они сильно отросли с тех пор, как были обрезаны в гареме несколько месяцев назад, и мешались в застёжке. Сначала я даже хотела сделать высокую причёску, но Шазад отговорила, всего лишь расчесала мои тёмные пряди с капелькой масла, придав им художественный беспорядок. Затем подтемнила веки сурьмой и слегка подкрасила губы в тон к моему халату рассветного оттенка, алого с вышитыми золотом контурами Измана по кромкам. Как будто явилась прямо с поля битвы – так и задумала Шазад. Сама она смотрелась блестящей и утончённой, как положено военачальнице и стратегу, а я играла роль Синеглазого Бандита, грубоватого и не привыкшего к высшему обществу. Мы все теперь были обречены играть роли на публике – такова доля победителей и героев.

Наконец застёжка щёлкнула, поддаваясь. Я вновь распустила волосы по плечам и кинулась бегом в сад, едва не теряя туфли.

Празднование Шихаба, самой длинной ночи в году, начиналось в сумерках. Повсюду в городе зажигали фонари, теперь просто масляные, без ворованного огня джиннов. Поговаривали, впрочем, и о том, как бы использовать изобретения Лейлы, не убивая бессмертных. Помимо освещения, полезно было бы оживить абдалов или создать новых для защиты от нашествий из-за моря.

Мы всё ещё находились в состоянии войны с галанами, хотя в ближайшее время те вряд ли могли напасть: их династический союз с Альби не состоялся, а врагов было множество и не считая нас с альбами. Ахмед уже в принципе договорился с их юной королевой о совместной обороне – при условии полной самостоятельности Мираджа, чтобы не повторять ошибок отца. Союзникам не пристало становиться захватчиками.

С севера доходили слухи, что галанская держава близка к распаду. Восточные провинции уже требовали независимости, а главное, освобождения от гнёта официальной религии, что возвела в принцип ненависть к бессмертным существам. Однако нам стоило всё