Книга Служилые элиты Московского государства. Формирование, статус, интеграция. XV–XVI вв. - Михаил Бенцианов

Особенностью переходов на московскую службу, начиная с 1560-х гг., стал более низкий статус эмигрантов, среди которых отсутствовали представители первостепенных родов и фамилий. По сути, князь Дмитрий Вишневецкий был последней знаковой фигурой, отметившейся при московском дворе. Большая часть «панов» принадлежала к безземельной шляхте, не имевшей особых заслуг на прежнем месте службы. В отсутствие влиятельных покровителей им было трудно надеяться на значительное продвижение по службе. Из трех представителей «литвы», выборных дворян 1588–1589 гг. только один из них – М. Мизин Дмитриев – остался в этом качестве в 1602–1603 гг.[581] Новые же «литвины» уже не зачислялись в состав этой прослойки, что существенно ограничивало их карьерный рост. В целом при всей своей многочисленности они заняли довольно скромное место в служебной системе, постепенно сливаясь с провинциальными детьми боярскими.

Новым этапом стало появление «черкас», позднее казаков «литовского списка», обозначившее основной вектор взаимодействия в отношении Московского государства и Речи Посполитой в последующие столетия и радикально изменившим контуры противостояния между ними.

Заключение

При сопоставлении истории существования отличающихся друг от друга по происхождению, амбициям и возможностям интеграции в действующую социально-политическую модель обособленных групп служилых людей в Московском государстве XV–XVI вв. можно сделать несколько общих выводов. В значительной степени все они были своеобразными «заложниками ситуации». Не имея возможности противостоять центральной власти или хотя бы как-то отстаивать свои права (не рассматривая в данном контексте побеги за границу как своеобразную форму сопротивления), они были достаточно пассивными участниками процесса интеграции. В соседнем Великом княжестве Литовском существовали прямые запреты на раздачу земель и должностей иностранцам. Эти «привилеи» должны были защищать представителей местной знати в рамках всего государства от наплыва чужеземцев. Они, правда, успешно обходились ими, хотя и продолжали сохранять свое формальное значение на протяжении XV и XVI столетий. В Московском государстве подобная постановка вопроса была в принципе невозможна. Интенсивность процесса интеграции – выполнение представителями обособленных групп различных служебных обязанностей и проникновение в служилую среду за пределами их собственного круга зависели от благосклонности самих великих князей (царей) и политики, проводимой их ближайшим окружением. В различные исторические периоды эта составляющая могла значительно меняться под влиянием тех или иных (часто субъективных) обстоятельств. Единственное исключение в этом ряду допускалось для выезжих иностранцев, в том числе для полонизированных выходцев из Речи Посполитой. Представителям этой категории по объективным причинам требовалось определенное время для успешной адаптации в чуждые для них реалии московского общества.

Переход на службу к «государям всея Руси» «чужеродных элементов» имел значительные вариации. Наиболее прочными были позиции служилых князей, которые в силу своего княжеского происхождения и устоявшихся связей со служилыми людьми из своих бывших княжеств претендовали на особое отношение к себе. В реалиях конца XV в., не говоря уже о позднейших десятилетиях, сложно было представить служилых князей в качестве самостоятельной силы. Некоторые из них, чьи владения примыкали к границам Великого княжества Литовского (и до недавнего времени подчинялись его власти), играли определенную роль в пограничных конфликтах и в меру своих сил способствовали московской экспансии в западном направлении. В рамках же всего государства влияние этих лиц было не слишком большим, тем более что их число постоянно сокращалось, а подведомственная им территория уменьшалась в размерах. Реальная власть в стране была сосредоточена в Москве и определялась близостью к персоне великих князей (царей). Успешная карьера для потомков владетельных княжеских родов строилась через попадание в Боярскую думу, укрепление своего положения путем брачных и крестородственных связей с представителями устоявшихся московских аристократических фамилий.

Проникновение князей в Боярскую думу началось еще в первой половине XV в. и продолжалось в течение последующих десятилетий. Результатом стало превращение их в титулованную прослойку боярства, сохранявшую лишь память о прежнем независимом статусе. Менее значимые лица пополнили собой ряды дворовых (в некоторых случаях и городовых) детей боярских. Этот процесс был далеко не однозначен и значительно растянут во времени. Центральное правительство было заинтересовано в использовании потенциала и авторитета служилых князей в организации службы на основных направлениях военных действий: князья Суздальские, Ростовские, Ярославские и Стародубские – на казанском направлении, князья Оболенские – на крымском. Влияние этих факторов привело к возникновению феномена родовых княжеских корпораций. Позднее к ним добавились также князья Мосальские. В пользу объединения «князей» в отдельные группы говорило также сохранение ими вотчин в пределах бывших княжеств, а также действующие среди них традиции родовой общности (сложившаяся система старшинства, совместные владения – княжеские дольницы).

Постепенно родовые княжеские корпорации были удачно вписаны в действующую чиновно-иерархическую систему Государева двора. В соответствии с действующим механизмом коллективного продвижения в высшие эшелоны власти их лидеры попадали в Боярскую думу и, в свою очередь, способствовали карьерному росту остальных родственников. Сами принципы выдвижения со временем подверглись трансформации. Если в конце XV в. в их основе лежало происхождение от последних правителей того или иного великого или удельного княжества, то уже в 1540-х гг. решающее значение стало иметь близкое родство с боярскими (в широком смысле) линиями каждого из перечисленных родов.

Определенное единство существовало и у представителей удельных дворов, попадавших на великокняжескую службу, после исчезновения их княжеств. Несмотря на внесение их в отдельные списки, их связи друг с другом носили, однако, более опосредованный характер. При московском дворе им приходилось начинать свою службу с «чистого листа», так что прежние заслуги и места в иерархии оказывали уже не слишком большое влияние. В отличие от членов родовых княжеских корпораций, бывшие удельные бояре и дети боярские могли в этом отношении рассчитывать только на себя и своих родственников (покровителей) в окружении правящей династии. Прежние связи проявлялись среди них лишь как дань бывшей совместной службе и не имели решающего значения. Единственным исключением в этом ряду является судьба «вассалов» Андрея Старицкого, чей удел был реанимирован в 1541 г. К Владимиру Старицкому на службу перешли некоторые «вассалы» его отца, что объясняется формированием ранее при удельном дворе тесного круга фамилий, сплоченных узами родства друг с другом и с самим старицким князем. При отсутствии преемственности в других уделах сыновей Ивана III такого рода связи не имели продолжения.

Среди представителей Великого княжества Литовского совместную службу несли, например, смоленские бояре. Их вотчины располагались в пределах одной и той же территории. Очень вероятно, что среди оказавшихся в Москве лиц находились родственники, которые продолжали поддерживать отношения между собой, несмотря на географическую удаленность своих новых владений. Вокруг фигуры князя Михаила Глинского были объединены его сподвижники и слуги, перешедшие вместе с ним в 1508 г. к Василию III. Некоторые из них (князья Жижемские, например) впоследствии ощутили на себе перепады в настроении великого князя к этому влиятельному авантюристу. Для многих из них достигнутое высокое положение при литовском дворе не стало залогом дальнейших успехов. За пределом круга служилых князей (Бельские, Мстиславские, Глинские) только некоторым лицам удалось добиться успехов на служебном поприще. Ни одному из представителей «литвы дворовой», несмотря на родство Ивана IV c их бывшими «покровителями» Глинскими, не удалось войти в состав Боярской думы.