Книга 13 привидений - Михаил Павлов

«Никогда не принимай наркотики, – говорит мама и тянет маленького Пашу прочь от плачущих людей. – А то видишь, до чего это доводит?»

Паша не понял тогда – до чего. А сейчас понял.

Он вдруг осознал, где находится, и ему впервые стало страшно. Не так страшно, как когда мертвый наркоман, разбившийся о козырек подъезда, посмотрел на него – а по-другому. Не так сильно страшно, но гораздо холоднее и глубже.

Рядом зашумел лифт. Пашка вздрогнул.

Из шахты донесся далекий, надрывный детский плач. Плакал младенец.

«Нет, – понял Пашка. – Не младенец. А девочка. Маленькая девочка, чья мама забыла про технику безопасности при входе в лифт».

Он развернулся и, стараясь не подходить к окну, бросился вниз по лестнице. Где-то наверху хлопнула дверь, и Пашка услышал, как вниз по лестнице застучали тяжелые шаги. Ему не надо было гадать, кому они принадлежат. Он и так знал, что это бывший жилец сто тридцатой квартиры спускается с двенадцатого этажа, чтобы познакомиться с ним, с Пашкой, по дурости воспользовавшимся чужим кодом. Почему, ну почему он не подумал сразу о том, что, когда набираешь код с номером квартиры, – в этой самой квартире пикает домофон?

Он выбежал на первый этаж и замер, будто уткнувшись в невидимую стену.

Пока его не было, все почтовые ящики распахнулись настежь, и теперь на Пашку глядело пятьдесят с лишним черных пустых глазниц. Или, что еще страшнее – кто-то их открыл, пока его не было, и прятался где-то тут, под батареей или в тамбуре у двери. Закрытым оставался только ящик с надписью «130». Что-то еще было не так в этих ящиках, что-то, связанное с числами, но Пашке сейчас было не до того. Стараясь держаться противоположной от почтовых ящиков стенки, он направился к лестнице. Позади него хлопнул дверями лифт, и Пашка, вскрикнув, обернулся. Дверцы грузового лифта открывались и снова закрывались, продолжая раз за разом сминать старую, истлевшую коляску, а затем вдруг, дернувшись, замерли – и коляска рванула вверх, уперлась в железный каркас и с хрустом исчезла, затянутая в шахту. Всхлипнув, Пашка на негнущихся ногах спустился по лесенке, косясь на почтовые ящики, и вдруг остановился, разглядывая последнюю открытую дверцу, под которой белели пустые безномерные ящики, на которые в этом подъезде квартир уже не хватило.

На последней пронумерованной дверце белело число «138».

И это было абсолютно логично. Если последняя квартира на двенадцатом – это сто тридцатая, то последняя на четырнадцатом – как раз сто тридцать восьмая.

А сто тридцать девятой в этом подъезде, получается, вообще не было.

И это был последний подъезд в доме.

Безномерная дверца почтового ящика, расположенная сразу под цифрой «138», не спеша раскрылась, внутри что-то зашевелилось, и наружу высунулась голова Тимура.

– Пашка, – сказал он, будто все происходящее было в порядке вещей. – Ты все-таки пришёл!

Пашка, подвывая и держась за стену руками, побрел к выходу, не отрывая взгляда от торчащей улыбающейся головы в почтовом ящике. Шаги на лестнице зазвучали чаще и ближе.

«Я в самом низу живу», – вспомнилось ему.

– Погоди, сейчас. – Тимур вытащил сквозь щель хрустнувшее плечо, затем обе руки, одна из которых была вся измазана в крови, – и вывалился из почтового ящика, в котором он непостижимым образом помещался до этого. – Я тебя видел через щель да решил подождать немного… Секунду, я сейчас. – Тимур подошел к закрытому ящику сто тридцатой квартиры. – Они мои пальцы отдельно от меня бабушке доставили, а я без них – как без рук, ахахах. – Он помахал окровавленной ладонью, а потом запустил ее в щель ящика, и та проскользнула туда разом, появившись вновь уже совершенно целой. – Только нам надо побыстрее с этим закончить, пока бабушка не спустилась. Она у меня строгая! Не позволяет выходить надолго!

Пашка, спустившийся наконец с лестницы, отвернулся, выскочил в тамбур подъезда, хрипло дыша, заспешил к железной двери, уткнулся в нее лбом, поморщился и, не в силах утереть слезы, зашарил ладошкой по холодному металлу.

«Духам ведь в свой мир живого ребенка утащить – как нам водички холодной в жару глотнуть», – вспомнились ему слова Тимура, звучавшие теперь издевательски.

– Я уж и не надеялся. – Тимур шагнул в тамбур. – Мама в последнее время таблетки принимает и совсем меня не слышит, как я ни стараюсь. Наверное, не придет. А тут вдруг ты.

Пашка взвыл, вытер слезы и, сморгнув, стал обшаривать прояснившимся взглядом железную дверь, стены и даже потолок.

И тогда он понял, что именно было «не так» в этом потустороннем подъезде. Что он заметил еще на входе, боковым зрением – но о чем не подумал сразу, а только теперь, когда уже слишком поздно.

В этом подъезде на двери не было кнопки выхода.

Шаги позади него замерли. Пашка, стараясь не делать резких движений, скосил глаза и взглянул за свое плечо. В этот момент все дверцы ящиков с оглушительным лязгом захлопнулись, и Пашка, наконец, завизжал.

– ХВАТЬ! – выкрикнул Тимур прямо ему в лицо.

И стало темно.

Дмитрий Костюкевич

Призраки станции «Элдвич»

Что если пахло не дымом, а страхом, не пеплом, а отчаянием? А формальдегид – это не трупный смрад временного морга, а запах самой смерти, мраморной арки, которая ждет нас всех?

Конни Уиллис

Впервые спустившись в лондонский метрополитен, коренной москвич Максим был неприятно удивлен: «И это у них зовется метро?» Душно. Тесно. Где мрамор, бронза, картины? Статуи где?

Спустя четыре года, будучи иммигрантом с жилплощадью во второй зоне Лондона и работой в первой, он изменил отношение к лондонской подземке. В ежедневных поездках увидел интересности, оценил удобства, даже испытал некую гордость ввиду условной причастности к жизни местного метро, самого глубокого и старого в мире, если что. Это было первым плюсом, жирным, с датой «1863 г.» – именно тогда запустили линию «Метрополитен рейлуэй», насчитывающую семь станций. Максим часто представлял, как выглядела подземка в то время: плохо вентилируемая, прокопченная паровозным дымом, ошпаренная паром, оглушенная мощью тяжелых машин. Для москвича, в конце две тысячи десятого года сделавшего ручкой родине, подобные ментальные реконструкции были плевым делом – на гарь и копоть Максим успел насмотреться, глотнуть, обматерить.

Второй плюс лондонского метро – его народное имя: «труба». Максим быстро перенял местный жаргон: «В трубе клиент («клиентами» в Лондоне называли пассажиров) на рельсы выпал, на Бейкер-стрит поезд придержали», – слышала Оля, интересуясь причиной опоздания мужа. «Труба»… ха, просто и со вкусом! А про запас можно оставить Набокова, который в «Подвиге» именовал метрополитен Лондона более поэтично: «…оказалось, что он не знает, как дойти до станции подземной дороги». «Труба» и «подземная дорога» – недурно, право, вовсе недурно.

Третий плюс – заброшенные станции и их привидения. И тем и другим Максим заинтересовался случайно, спасибо старому кинематографу. Но сначала были плакаты станции «Ноттинг-хилл Гейт». Во время реконструкции рабочие наткнулись на лифтовой проход, замурованный как минимум полвека назад, спасибо эскалаторам, громко заявившим свои права на метро. Проход заложили кирпичом и заштукатурили. Укромный станционный уголок заснул. Максиму посчастливилось оказаться рядом, когда его разбудили. Возможно, он почувствовал это пробуждение. Возможно, его позвала сама подземка, чтобы подсказать, вдохновить на Настоящий Сценарий. Чтобы очаровать глазами бесподобной Риты Хейворт и уже не отпустить.