Книга Агасфер. Старьевщик - Вячеслав Каликинский

Только сейчас Зволянский приметил вторую дверь, полуприкрытую тяжелыми шторами. Оттуда, из смежной комнаты, послышалось:

– Сейчас я распоряжусь, Саша!

– Да скажи поварским, чтобы с дальней фермы непременно принесли! Там погуще, по-моему! – И император весело подмигнул Зволянскому. – Ну а ты, пока несут, рассказывай – чего вдруг службу бросил и сюда примчался?

Зволянский начал излагать продуманную версию своего неожиданного визита – про плановую инспекционную поездку в Москву, во время которой было обнаружено злоупотребление начальника Московского охранного отделения Бердяева, которое тот попытался прикрыть раскрытым им заговором «талмудистов».

В этом месте его рассказ был прерван появлением поваров с царской кухни, торжественно внесших в кабинет два подноса с кувшинами. Не вставая с места, Александр протянул руку и взял с одного из подносов кувшин. Поставил его рядом с бумагами на стол и тут же прикрыл горло кувшина какой-то бумагой.

– Спасибо, братцы! Уважили и меня, и гостя! Ступайте пока… Значит, говоришь, Бердяев проворовался? Экая скотина, прости господи! И много ли вскрылось?

Не переставая говорить, Александр схватил со стола кувшин и осушил около половины крупными глотками. Прикрыв остатки той же казенной бумагой, выудил из стола краюху ржаного хлеба, с наслаждением понюхал и откусил немалый кус. Прожевывая, он выразительно показал глазами поочередно на оставшиеся кувшины и на диван, стоящий поодаль от рабочего стола. Садись, мол, и пей свой кефир!

– На сегодняшний день вскрыто 45 тысяч казенных средств, в которых господин Бердяев не может отчитаться. – Выговорив это, Зволянский присел на диван и, напрасно поискав глазами стаканы или кружки, деликатно отпил немного прямо из горлышка.

– Да ты стаканы-то не ищи, у нас тут запросто, по-домашнему! – Александр, наконец, отдышался после «кефира с дальней фермы». Оглянувшись на дверь и подумав, видимо, о могущей заподозрить неладное супруге, он покачал головой и, возвысив голос, распорядился: – Непривычен наш гость, Маша, из кувшинов-то хлебать. Вели стакан подать или кружку…

– Не стоит беспокойства, ваше величество

Император махнул рукой: пустое, мол, какое тут беспокойство!

– Значит, проворовался отчаянный ротмистр, – констатировал он. – Ну и что за необходимость лично-то докладывать, я что-то не пойму? Отлучить от должности, следствие учинить! Заставить вернуть покражу, под суд паразита – что, твоей власти на это не хватит, Зволянский? Что-то ты не договариваешь, вижу! А?

– Все дело в том, государь, чем прикрыться господин Бердяев удумал! – решился Зволянский, подавая пакет. – Не менее чем «талмудистским» заговором и злоумышлением на вашу персону!

– Эко, сколько написал-то! – Александр взвесил на ладони тяжелый пакет, перевел глаза на кипу бумаг, прогибающих стол. – Мало мне этой писанины… На словах скажи, коротко только.

В кабинет вошла императрица, лично принесла гостю хрустальную кружку. Проходя мимо Александра, ласково, по-домашнему, провела рукой по волосам супруга. И ушла, бросив благодарный взгляд на директора Департамента полиции.

Дождавшись ее ухода, Зволянский продолжил:

– Ежели совсем коротко, то господин Бердяев, опираясь на древние документы, обвиняет господина Захарьина в принадлежности к тайному обществу обиженных вашим величеством евреев и полагает его избранным мстителем…

– Ловок, шельма! – хохотнул Александр, оглядываясь на дверь в смежное помещение и снова припадая к заветному кувшину. Донюхал, дожевал ржаную краюху, жестом приказал Зволянскому забрать пустой кувшин, посоветовал: – Ты долей-ка из своего, все одно пить не станешь – а визгу меньше будет!

Помолчав, император вынес свой вердикт:

– Не любил еврейское племя, не люблю, и никто не заставит меня полюбить оное! Россия – для русских, это для меня – главное. Что Захарьин по матери еврей – знаю. Докладывали уже… Так ведь еврей еврею рознь! Один – ростовщик, другой – доктор, больных исцеляющий… Вот ему я верю! А потом – кроме него, вокруг моей персоны столько докторов вьется! Ерунда все это, Зволянский. Дети – вот главное, – неожиданно завершил Александр.

Помолчав, он поднял на посетителя ясные и очень грустные глаза. Задал неожиданный вопрос:

– Свои-то детки есть, Зволянский?

– Трое дочерей, ваше величество.

– Взрослые, поди?

– Никак нет, ваше величество: старшей, Ниночке, только 12 годков…

– Маленькие детки – небольшие бедки, – задумчиво пробормотал Александр. – А вот я, брат, наследника своего, Николая, нынче же обженить должен! Пока сам живой еще…

– Ну что вы, ваше величество! Вы скоро поправитесь, и…

– Молчи, Зволянский, не ври! Недолго уж мне осталось, чувствую. Потому и поторопил сватовство наследника. Мечтал, честно тебе признаюсь, на англицкой принцессе его поженить, на Ольге. Но куда там! Влюбился без памяти в Алике свою, Гессенскую и слышать больше ни о ком не хочет! Помчался весной к ней на «Полярной звезде» свататься. А она же лютеранка, Аликс-то! Отказала в первый раз Николаю моему, не сочла возможным веру переменить. Ну, думаю, услыхал Бог мои молитвы. Ан нет! Согласилась все-таки. Вот, примчалась…

Александр достал из ящика стола две коробочки, обшитые бархатом, вынул из них долгожданные блесны от Фаберже, подержал в руках и небрежно, без коробок, бросил снова в ящик.

– Приехала, – продолжил он. – Примчалась! А с чего ей отказываться-то от такой партии? Короны – не пуговицы, на земле не валяются…[60]

– Может, не стоит расстраиваться так, ваше величество? – набравшись смелости, счел возможным утешить императора Зволянский. – Если политической партии сопутствует любовь, разве это плохо?

– Помолчи, Зволянский! Любовь! Любовь любовью, а не знаешь ты того, что я знаю!

Александр с тоской поглядел на то место на столе, где стоял заветный кувшин с «дальней фермы», вздохнул:

– Не знаешь ты, Зволянский, хоть и директор Департамента полиции, того, что семья избранницы моего Николая, как и весь гессенский род, несет на себе тяжкое проклятие тяжелой наследственной болезни… Как ее – гемофилия… вот! И что все больные гемофилией страдают повышенной кровоточивостью. Несворачиваемость крови, по-русски если сказать. А главная гадость-то в том, что болезнь сия наследственная. И передается по женской линии, однако отражается только на мужском потомстве[61]. Знаешь, что это означает, Зволянский? Что у моих внуков мужского рода даже царапина или вырванный зуб могут вызвать неостановимое кровотечение, грозящее смертью!