Книга Смуты и институты - Егор Гайдар

Нетрудно представить, как за эти годы поменялось отношение к революционным идеалам. Французы, увидевшие, как выглядят великие потрясения, были поражены контрастом между тем, чего они ожидали, и тем, что получили. В это время большинство из них мечтали об одном – порядке31.

Генерал, готовый восстановить порядок, оказался в правильное время в нужном месте. Во французской политике лозунг свободы был на годы снят с повестки дня. Наполеон контролировал все, что происходит в обществе, жестче, чем Людовик XVI. Но были сохранены важные для ежедневной жизни людей завоевания революции: равенство перед законом, отношения собственности, отсутствие феодальных повинностей. Наполеон втянул Францию в череду внешних авантюр, однако обеспечил внутреннее спокойствие и эффективную централизованную администрацию32.

После Реставрации Бурбонов равенство граждан перед законом было сохранено, привилегии аристократии не восстановили. Никто не был свободен от налогов. Людовик XVIII подтвердил незыблемость новой структуры собственности, сохранил административную, юридическую и фискальную системы наполеоновской империи.

Важная характерная черта, которая отличает смуты в аграрных обществах от революций, состоит в том, что смуты заканчиваются восстановлением традиционных институтов, а в ходе революций укореняются новые, изменяются основы общественного устройства.

Проблемы обществ с рухнувшими институтами

Поколения историков обречены обсуждать, была ли французская революция по своей природе классовой, какое влияние она оказала на развитие страны, в какой степени с ней связана череда «малых революций» 1830, 1848 и 1871 годов. Трудно представить и завершение дискуссии о том, была ли российская смута начала XVII века результатом переобложения крестьянства налогами во время Ливонской войны, его закрепощения или результатом случайных обстоятельств (пресечение династии), наловившихся на внешние факторы, слабо связанные с ходом российской истории. Можно привести список важных для национальной, а иногда и мировой истории вопросов, дискуссии по которым будут продолжаться долго. Но эти вопросы: почему крах институтов старого режима стал реальностью, какие социальные силы участвовали в политической борьбе, кто в ней победил, как произошедшее отразилось на долгосрочных перспективах развития страны и мира, – несомненно, важны для понимания логики исторического процесса, но выходят за пределы предмета данной работы.

Здесь же речь идет о том, с какими проблемами сталкиваются общества, в которых важнейшие для организации жизни установления рухнули, а новые не сформировались. Или, в терминах современной экономической науки, проблемы общества в период деинституционализации.

Цивилизация – хрупкая конструкция. её невозможно сохранить, если в города не поступает продовольствие, не обеспечен элементарный порядок, армия не способна защитить территорию, нет ресурсов для её содержания. Когда социальные механизмы работают удовлетворительно, люди воспринимают это как само собой разумеющееся. Можно жаловаться на дороговизну или коррупцию, преступность, но человеку, выросшему в стабильном цивилизованном обществе, непросто представить, что хлеб в город не привозят вовсе, а полиция исчезла с улиц. Когда он сталкивается с подобной ситуацией, она представляется ему катастрофой, кошмаром, для людей религиозных – проявлением гнева божьего.

Цивилизацию можно сравнить с достижениями науки и техники, которые кардинально изменили нашу жизнь. Например, электричество. Тысячи лет человечество обходилось без него и создало великие культуры. Электричество сделало быт более комфортным, но и более хрупким. Прекращение электроснабжения крупного города на двое суток – тяжелое испытание для его жителей, а во время холодной зимы – катастрофа.

На заре цивилизации производство и потребление продуктов питания были тесно связаны, территориально объединены. Чтобы жизнь шла своим чередом, не нужны были развитая иерархия, упорядоченное налогообложение, письменность. В цивилизованных обществах без этого обойтись стало невозможно. Утрата письменности в Восточном Средиземноморье после краха крито-микенской цивилизации на века вернула общество на доцивилизационный уровень развития.

В древнем мире проблемы деинституционализации характерны для централизованных аграрных империй. В современную эпоху с ними может столкнуться любая индустриальная страна, жизнь которой зависит от бесперебойной работы железных дорог, аэропортов, энергетических систем, телефонной связи. Обеспечить функционирование инфраструктуры без системы действующих социальных институтов невозможно.

Национальная и культурная специфика, внешняя среда, уровень грамотности, степень урбанизации накладывают отпечаток на то, как разворачиваются события в период деинституционализации. Если выстроить идеальную модель смут и революций33, можно увидеть картину взаимосвязанных процессов, разворачивающихся на фоне краха институтов старого режима.

Ключевой институт – монополия органов государства на применение насилия. До тех пор, пока она сохраняется, пока армия готова выполнять приказы, режим остается стабильным, крушение ему не грозит. В России это показали события 1905–1907 годов, когда гвардейские части подавили попытку вооруженного восстания в Москве, а вернувшаяся с Дальнего Востока армия усмирила вышедшую из-под контроля деревню. Неповиновение войск власти – явление в истории нечастое, поэтому закрепилось представление, что армия всегда лояльна режиму. Пока и общество, и власть в это верят, силу применять не приходится. Граждане, недовольные действующим режимом, вынуждены ограничиваться мирными протестами.

Но верность армии существующей власти, её готовность выполнить приказ применить оружие против народа – не гарантирована. Речь идет не о рыцарском ополчении, а об армиях централизованных аграрных государств или государств, находящихся в процессе современного экономического роста. Армия связана с обществом. Если в нем преобладает убеждение, что власть несправедлива и коррумпирована, добиться того, чтобы этого не обсуждали в армии, невозможно. Когда в казармах говорят о том, что в случае народных выступлений войска могут отказаться стрелять, число военных, готовых открыть огонь, сокращается. Солдаты и офицеры понимают: если режим падет, то толпа растерзает именно тех, кто открыл огонь.

Первые признаки проявления нелояльности армии означают, что режим столкнулся со смертельной угрозой. Когда неповиновение становится открытым, распространяется на столичный гарнизон, падение власти неизбежно. Но и для армии, основа которой – дисциплина, отказ исполнять приказы, измена существующей власти – тяжелая травма. Полагать, что после отказа применять оружие против народа воинские части спокойно вернутся в казармы, – иллюзия.

Со старой властью армию связывают традиции, привычка подчиняться. С новой властью – ничего. Это выясняется сразу после того, как проходит эйфория первых послереволюционных дней. Армейский механизм перестает работать, дисциплина падает, солдаты приказы обсуждают, а не выполняют. Трудно объяснить им, почему они должны рисковать жизнью, выполняя распоряжения лидеров нового режима. Дезертирство с оружием становится массовым. У новых властей нет пригодной к боевому применению армии. По улицам бродят агрессивные толпы вооруженных людей.