Книга Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Большинство крестьян не обманывались «официальным протоколом» государства и не верили ему. Для них коллективизация была апокалипсисом, войной между силами добра и зла. Советская власть, которую олицетворяли государство, город и городские кадры коллективизаторов, выступала в роли Антихриста, сделавшего колхоз своей вотчиной. Крестьяне видели в коллективизации не только битву за хлеб или строительство такой абстрактной и аморфной вещи, как социализм. Они воспринимали ее как наступление на свою культуру и образ жизни, как грабеж, несправедливость — и ошибались. Это была борьба за власть, попытка подчинения и колонизации сельского населения, чья судьба в ходе советской истории все сильнее напоминала участь покоренного народа на оккупированной территории. Если перестать смотреть на коллективизацию через искажающую очертания линзу официальной пропаганды, убеждений и восприятий, то она представляет собой столкновение культур, гражданскую войну.

Первобытная мужицкая темнота

История отношений государства и крестьянства с момента революции 1917 г. — это история непрекращающейся борьбы двух культур. Коммунисты представляли городской рабочий класс (в абстракции){30}, атеистическую, технологическую, детерминистскую и, по их понятиям, современную культуру, а крестьянство (с точки зрения коммунистов) представляло их противоположность, отрицание всего, что считалось современным. Еще до того, как стать большевиками, а тем более коммунистами, русские марксисты в глубине души были настроены против крестьянства. Прославляя бога прогресса, который, по их мнению, приговорил крестьянство к социальному и экономическому вырождению, они отвергали саму идею существования самостоятельной крестьянской культуры и считали деревню лишь питательной средой для зарождения рабочего класса{31}. Элементы детерминизма и волюнтаризма[6], явно присущие российскому марксистскому и особенно большевистскому менталитету, которые привели большевиков к победе в октябре 1917 г., проецировались на партию, превращая ее в главную движущую силу истории. История должна была коваться партией, которая сама себя провозгласила авангардом политики, прогресса и революционной правды. Ожесточение после нескольких лет войны, революции и гражданской войны вкупе с абсолютной нетерпимостью и прагматичностью, свойственными большинству дореволюционной российской интеллигенции, из которой вышли большевики, сформировали партию, готовую и твердо намеренную вступить в «последний и решительный бой», как говорил Ленин{32}. В узком смысле имелся в виду бой с кулаками — фермерами, которые вели капиталистическое хозяйство и, как утверждала пропаганда, угнетали бедняков и середняков, союзников рабочего класса. На деле же этот бой велся против всего крестьянства и был призван ускорить ход истории, приблизить предопределенное исчезновение этой будто бы примитивной, несовременной социальной формы.

Советская власть опиралась на «диктатуру пролетариата и бедноты»[7]. В 1917 г., когда большевики отстаивали революционные цели крестьянства как свои собственные, Ленин заявил, что «коренного расхождения интересов наемных рабочих с интересами трудящихся и эксплуатируемых крестьян нет. Социализм вполне может удовлетворить интересы тех и других»{33}. На самом деле диктатура и «союз», ее породивший, сочетали противоположные цели, которые вскоре вступили в конфликт. По-другому быть и не могло, учитывая противоречивый характер Октябрьской революции — революции «рабочего класса» в аграрной стране, где пролетариат составлял чуть более 3% населения, а крестьяне — не менее 85%. Большевистская революция была предприятием городского рабочего класса, организованным крайними экстремистами из числа радикальной интеллигенции. Лев Крицман, крупный ученый-марксист, исследовавший крестьянство в послереволюционные годы, заявлял, что на самом деле в 1917 г. произошли две революции — городская (социалистическая) и деревенская (буржуазная или антифеодальная){34},[8] имевшие различные, прямо противоположные цели. После волны насильственной экспроприации и раздела помещичьих земель крестьяне хотели одного — чтобы их оставили в покое, дали им возможность процветать и распоряжаться произведенной продукцией так, как они сочтут нужным{35}. Некоторые из них, возможно, и разделяли социалистические устремления города, но у большинства принципы коллективизма вызывали отторжение. Коммунистические классовые концепты нелегко было интерпретировать для применения в крестьянской культуре.

Справедливость выводов Крицмана стала очевидной во время Гражданской войны в России, когда город выступил против деревни, совершая жестокие набеги на села с целью захвата хлеба, забирая крестьянских сыновей в Красную армию. Компартия вела войну с помощью недавно созданной революционной армии и жестких внутриполитических мер, которым иногда дается общее название «военный коммунизм». После Первой мировой войны торговля зерном в стране пришла в упадок, резко подскочила инфляция, развалились сети поставок и распределения. К моменту прихода большевиков к власти во всей системе торговли и поставок наступила полная разруха. Вскоре партии пришлось прибегнуть к насильственной реквизиции хлеба, чтобы прокормить город и армию{36}. На начальных этапах Гражданской войны коммунисты стремились обеспечить систему централизованных поставок зерна путем образования комитетов бедноты (комбедов). В теории комбеды должны были объединить бедных против богатых, чтобы спровоцировать классовую войну в деревне. Предполагалось, что бедняки станут помогать продотрядам в поиске хлеба, а взамен получать его часть. В реальности создание комбедов окончилось полным провалом. Крестьяне ненавидели чужаков, вмешивающихся в их дела. Большинство бедняков воспринимали определение «бедный» как оскорбление, а не как привилегированную классовую характеристику. Все крестьяне общими усилиями старались сохранить у себя как можно больше хлеба, который они с таким трудом вырастили. В результате большинство деревень упорно не поддавались попыткам партии расколоть их общество и оказывали ей сопротивление как единое целое{37}.