Книга Танец солнечной феи - Ирина Щеглова

Ребята неуверенно засмеялись.

– Ребята, а вы Пушкина читали? – поинтересовалась она.

– У Лукоморья дуб зеленый, – выкрикнул Егор.

– Погиб поэт, невольник чести, – дополнил Андрей. Тут даже учительница не выдержала и рассмеялась.

– Это Лермонтов, – поправила она, – а самое знаменитое произведение Пушкина? «Евгений Онегин» читали?

– Чита-али, – протянул Женька Огейкин.

– И как тебе? – живо переспросила учительница.

– Да ну, скукотища, – ответил Огейкин.

– Ага, читал! В кратком пересказе! – съязвила Войтко. – Тоже мне! Огейкин-Онегин!

– Круто! – тут же вставил Макс. – У нас теперь свой Онегин!

Огейкин покраснел. Он знал, кличка теперь приклеится намертво.

– Неужели так уж скучно? – неожиданно сильный голос Марии Владимировны перекрыл шум класса. – А про ножки?

– Чего? – не понял Макс.

– Какие ножки? – спохватился Гречихин. – В смысле, чьи?

И тут Мария Владимировна еще раз удивила класс, она задорно улыбнулась и без всякой книжки, прямо так, по памяти начала декламировать:

Увы, на разные забавы

Я много жизни погубил!

Но если б не страдали нравы,

Я балы б до сих пор любил.

Люблю я бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд;

Люблю их ножки; только вряд

Найдете вы в России целой

Три пары стройных женских ног.

– Это че, Пушкин? – подал удивленный голос Макс Абакумов.

– «Евгений Онегин», глава первая, – ответила Мария Владимировна.

– А я протестую! – возмутился Абакумов. – Даже в нашем классе найдутся три пары стройных ножек. – И он быстро перечислил: – У Рыбиной, у Петровой и, пожалуй, у Лагутиной.

– Абакумов, ты лучший! – Янка Рыбина обернулась и послала Максу воздушный поцелуй. Петрова вспыхнула, Лагутина вздрогнула и опустила голову. Даша возмущенно фыркнула. Войтко и Пацура застыли с надменными выражениями на лицах.

– Протест принят! – весело отозвалась Мария Владимировна. – Кстати, говорят, Александр Сергеевич даже извинялся за свой столь поспешный вывод перед читательницами. Но из песни слов не выкинешь... Итак, кто из вас может продолжить?

И тогда неожиданно для всех и даже для самой себя Лагутина подняла руку.

– Пожалуйста, – обрадовалась учительница.

Лагутина поднялась и негромко сказала:

– Я считаю, что в «Евгении Онегине» гораздо интереснее основного сюжета лирические отступления. В них Александр Сергеевич сумел показать, так сказать, приметы века... – Света смешалась.

– Вот как, – улыбнулась учительница, – интересное мнение. Сможешь подтвердить?

Света кивнула:

– Раз уж разговор зашел о ножках...

Блистательна, полувоздушна,

Смычку волшебному послушна,

Толпою нимф окружена,

Стоит Истомина; она

Одной ногой касаясь пола,

Другою медленно кружит,

И вдруг прыжок, и вдруг летит,

Летит, как пух от уст Эола;

То стан совьет, то разовьет

И быстрой ножкой ножку бьет.

Она читала вдохновенно, чуть прикрыв глаза. Солнечный поток из окна обливал ее всю, казалось, она сама светится. Вытянувшись в струнку, то и дело поднимаясь на носки, Лагутина вот-вот готова была оторваться от пыльного пола и взмыть под потолок. Во всяком случае, именно так грезилось Гречихину, потому что он, не отрываясь, смотрел на Лагутину, как будто впервые видел. До него наконец дошло, на кого похожа Лагутина. Фея! Ну, конечно: вылитая фея! Вот сейчас взмахнет прозрачными крыльями и упорхнет из класса в свою волшебную страну.

– Отлично! – похвалила Мария Владимировна. Лагутина едва заметно присела, реверанс сделала, что ли? И села на место. Мария Владимировна переключилась на Маяковского и снова заспорила с классом о том, что «Маяк ни фига не смыслил в лирике». И снова Мария Владимировна потрясла класс: «А вы ноктюрн сыграть смогли бы на флейте водосточных труб?»

Абакумов завелся, мол, это раннее произведение. Мария Владимировна тут же привела в пример «Письмо товарищу Крашенинникову о сущности любви...».

В общем, класс гудел, класс доказывал, класс спорил. А Гречихин все никак не мог прийти в себя.

«Ах, ножки, ножки... Вот ведь гад Абакумов заметил, что у Лагутиной красивые ноги! А у нее какие ноги?» – с беспокойством вспоминал Гречихин и косился на лагутинские коленки. Но представлялся тонкий контур, граница света и тени, плавная линия, солнечный луч... Гречихин стал грезить и грезил до конца урока.

Звонок давно прозвенел, но класс не спешил расходиться. Молоденькую учительницу окружили, со всех сторон сыпались вопросы, кто-то громко читал стихи, кто-то смеялся. Гречихин все еще, не отрываясь, смотрел на Лагутину. Вот она собрала сумку, встала, повесила сумку на плечо, задержалась на мгновение, словно хотела сказать что-то учительнице, но не решилась или не хотела толкаться вместе со всеми. Вот она направилась к двери. Сейчас она совсем исчезнет, оставив Гречихина с его многочисленными вопросами.

Ну нет! Он сорвался с места и догнал ее в три прыжка.

– Свет, погоди!

Она остановилась, взглянула на него вопросительно. И этот ее взгляд, равнодушный, как показалось Гречихину, в одно мгновение лишил его воли. Но надо же было что-то говорить, а то остановил девчонку и топчется, как немой.

– Свет, я хотел спросить...

Она терпеливо ждала и в то же время была абсолютно безучастной.

– Гм... ты в раздевалку? – выдавил из себя Олег.

– Да...

– А... ну, пойдем вместе...

Лагутина пожала плечами. Из класса стали выходить ребята. На парочку посматривали с любопытством. Света больше не задерживалась. Она пошла по коридору к лестнице. Гречихин, опустив голову, направился было следом, но его нагнал Эльбаум.

– Куда ты так рванул? – удивился Сашка.

– Да так, я... – Гречихин неопределенно махнул рукой. Время было упущено. Лагутина упорхнула, растворилась, исчезла. Э-х...

* * *

В это время в классе все еще оставались три товарища и Дашка.

– Мария Владимировна, – обратился к учительнице Макс, – вам говорила Жанна Ивановна о диктанте?

– Да-да, – подтвердила она, – так вы и есть те самые нарушители школьного спокойствия? Попиратели основ. – Она улыбнулась.

Товарищи радостно согласились. Неожиданно наказание обернулось привилегией. У товарищей появилась возможность пообщаться с симпатичной «Не нашей Машей» в неформальной, так сказать, обстановке. Диктант, естественно, только повод.