Книга История одной семейки - Кристина Нестлингер

— Посмотрим-посмотрим, лапочка, — пробормотал я, взял нежно-розовую помаду тети Феи и намалевал себе рот Мерилин Монро. Потом накрасил ресницы, заляпав черным нижнее веко, и закрасил темные кляксы зелеными тенями. Чтобы уравновесить все это, сверху накрасил веки синим. Чуть-чуть розовой помады втер в щеки. Волосы начесал на лицо, так что получилась длинная-предлинная челка.

Напоследок прицепил на уши бабушкины огромные коралловые клипсы и вышел из ванной. Засунув руки в карманы халата и покачивая бедрами, я направился в Синюю гостиную.

Умильно улыбаясь, я вошел туда, наклонил голову и пропел:

— Ах, дорогуши, не поможете разжиться тампончиком? Надо позарез!

Дорис и Андреа вытаращились на меня с открытыми ртами. Они явно не знали что сказать. А такое с ними случается очень редко. Я развернулся и отчалил, виляя задом. Я уже шел по лестнице, когда Андреа заорала:

— Ольфи! Поди сюда!

А Дорис крикнула:

— Ольфи! Нам надо с тобой поговорить!

Я оставил сестринские вопли без внимания и пошел дальше, держа курс на гостиную. Там стоят наши книжные шкафы. Я медленно шагал вдоль них в поисках длинного ряда красных переплетов энциклопедии. Их я обнаружил слева внизу, у окна. И вытащил том «ТА — ЭКО», где должны были быть слова на «Э», вроде Эдипа.

Я весьма необразован и поэтому лишь приблизительно знал, что в мифах Древней Греции Эдип играл какую-то важную роль. Почему чувак вроде меня не может справиться с собственным Эдипом, я понятия не имел и надеялся узнать это из энциклопедии.

Стоя перед книжными полками, я листал толстый том и где-то между Эдинбургом и Эдисоном нашел этого Эдипа (его имя означает «имеющий вспухшие ноги»), который был правителем Фив, сыном Лая и Иокасты.

Жутко несчастный парень был этот Эдип, если верить энциклопедии. Оракул предсказал его матери, царице Фив, что она родит кошмарное чудовище, которое, когда вырастет, убьет своего отца и женится на матери. Тут, конечно, венценосные мама с папой были в шоке. И просто-напросто избавились от новорожденного Эдипа. Но его спасли.

Ну а из-за того, что он понятия не имел, кто его родители, он убил в разборке, которых в Древней Греции было дофига, своего родного отца, освободил Фивы от Сфинкса и в награду за это получил трон и вдову правителя впридачу. А что эта дама и есть его мать, он знать не знал. Вдова, должно быть, сохранилась для своего возраста очень неплохо, потому что родила от Эдипа троих детей. И если бы Пифия держала язык за зубами, ничего бы не случилось, но глупое трепло растрезвонило обо всем. Иокаста, которая мама, впала в такую депрессуху, что от этого повесилась. А бедняжка Эдип выколол себе оба глаза и блуждал с Антигоной, своей сестрой (или дочерью, это уж как посмотреть) по стране, пока «земля не прибрала его». Черт его знает, что это значит.

С интересом читал я подробности этой невинно-греховной древней трагедии, но никак не мог допетрить, чего тут общего со мной. От меня же не избавлялись в младенчестве!

И навесить на меня желание кокнуть своего отца (правда, я его тоже никогда не видел) — это, знаете ли, малость чересчур!

Но в конце истории про Эдипа я обнаружил еще кое-что. «ЭДИПОВ КОМПЛЕКС, психоанализ: либидозная связь сына с матерью». Впереди забрезжил свет, и я вытащил том на «КРИ — МАС», потому что там должны быть слова на «Л» — вроде «либидозный»!

Вот что я нашел:

Либидо (лат.) — в секс, взаимоотношениях влечение, страсть, в отличие от потенции. По З. Фрейду, Л. является неосознанным влечением с ярко выраженным сексуальным характером и, таким образом, основным источником энергии бессознательного…

Ох ни фига ж себе!

Я задвинул оба тома обратно в шкаф. В голове была каша. Хорошо, сказал я себе, ну допустим, у сына либидозное влечение к собственной матери! Ну допустим, неосознанное влечение с ярко выраженным сексуальным характером! Если сам доктор Фрейд так утверждал, то мне, смиренному червяку, возникать нечего, ведь аргумент про то, что я это сексуальное влечение ну совершенно не ощущаю, не канает — речь-то идет о «подсознательном влечении».

Почему же тогда, вопрошал мой мозг, тонущий в психокаше, Дорис и Андреа опасаются, что я стану голубым? Если верить энциклопедии, я должен бессознательно хотеть только маму.

А если так, то это инцест, а никак не гейство, сказал я себе. Задумавшись обо всем этом, я вдруг услышал сзади какой-то булькающий сдавленный крик. Это кричала мама — она как раз шла через гостиную к себе в комнату.

Мама остановилась как вкопанная, уставясь на меня с открытым ртом, как до этого мои сестры. Я ласково ей улыбнулся.

— С-сын, ты что, с ума сошел? — заикаясь, произнесла мама и принялась тереть нос.

— А что такое? — спросил я. Полностью уйдя в свои мысли, я совершенно забыл про безумный розовый халат.

— Ольф! Карнавальная неделя уже несколько месяцев как прошла, — сказала мама. — Сними этот клоунский наряд и смой эту жуткую раскраску!

Я уселся на подлокотник кожаного кресла и сказал мягко и по-доброму:

— Перестань тереть нос, а то морщины появятся!

Так обычно говорит бабушка. Мама последовала моему совету и живо отдернула руку от носа.

— Объясни мне кое-что, мама, — продолжил я.

— Сначала умойся! — взвыла она. Ее рука снова дернулась к носу.

— Опять за старое? — предупредил я.

Мама уронила руку. Она подбежала ко мне, схватила за поросячье-розовое плечо и попыталась подтолкнуть в сторону ванной. Я не дался. Моя мама, надо сказать, обладает недюжинной силой, хоть и довольно тощая. Но и я не то чтобы слабенький припадочный мальчуган.

Последний раз мы с мамой мерялись силой лет этак шесть назад.

Я решил заночевать в саду, в палатке, а мама была против, потому что ночью обещали дождь. Бабушка тоже была против — якобы в этом возрасте я был склонен к ангинам и простудам. Так что мама строго-настрого запретила мне ночевать в саду. Но я все равно, втайне ото всех, поздно вечером отправился в палатку с подушками и одеялами. Мама, конечно, это заметила. Она пришла в палатку, ругалась и кричала, грозила всеми карами небесными, но я наотрез отказался уходить оттуда. Тогда мама просто схватила меня поперек, словно скатанный в рулон ковер, который несут в химчистку, и потащила в дом. Я орал и вырывался и, кажется, даже ее укусил. В ляжку, если мне не изменяет память. Но все напрасно. Она просто-напросто была сильнее меня! И сейчас было очень похоже, что нам снова придется померяться силами! Мама тянула и толкала, я упирался. Но за исход противоборства я не волновался — ведь за эти годы мое тело стало длиннее и тяжелее, и у нее уже не получилось бы обращаться со мной как со скатанным старым ковром. Пощечин она, конечно, могла бы мне надавать. Другие мамы, как я слышал от друзей, довольно часто прибегают к этому средству убеждения. Только вот телесные наказания у нас в доме строжайше запрещены!