Книга Вдали от Рюэйля - Раймон Кено

— Оставь ребенка в покое, лапушка. Ты зря его мучаешь.

— Пап, — произносит Жако.

— Да, сын мой.

— Можно я пойду в кинематограф?

— Ты уроки сделал?

— Да, пап.

— Тогда иди в кинематограф, сын мой.

— И не болтайся там после сеанса, — напоминает мать.

На улице его уже ждал Люка.

Они пустились в путь ровным шагом, а потом забавы ради стали маршировать в ногу.

— Раз-два, раз-два, — командовал Люка.

— Стой! — крикнул Жако.

Они остановились, щелкнув каблуками, и отдали честь.

— Вперед, шагом арш! — гаркнул Жако.

— Раз-два, раз-два, — отсчитывал Люка.

Дойдя до центральной улицы, они перешли на обычный шаг, так как не хотели, чтобы другие ребята над ними смеялись. Такие игры им были уже не по возрасту.

Они подошли к «Рюэйль-Палласу». Возбужденные подростки толпились у входа, дожидаясь, когда начнут запускать.

— Во, должно быть, классно! — переговаривались они, разглядывая афиши.

Дочка Бешю[39]начинает продавать билеты по десять и двадцать су[40]. Дети толкаются. Дикой ватагой бросаются на лучшие места, поближе к экрану, как будто все близорукие. Перекликаются, так как все друг друга знают. Кто-то балуется, кто-то уже дерется. Жак и Люка тоже бегут к первым рядам.

Наконец под аплодисменты присутствующих появляется мамаша Бешю; она садится за старое пианино и принимается терзать дюжину фальшивых нот в верхнем регистре, исполняя какой-то дерганый и разнахляпистый[41]музыкальный отрывок, который когда-то был, наверное, очень популярным. Начинается документальный фильм про лов сардины. Смотреть документалку детям скучно, да еще как. Тем более что терпения у них ни на грош. Зал возбуждается, поднимается гвалт и крик, так что немногочисленные взрослые теряют возможность насладиться Бешюевыми гармониями, даже если бы им, пентюхам, этого хотелось. Потом в атмосфере общего галдежа сардины уплывают с экрана. Зажигается свет. Дети вертятся, перестреливаясь шариками жеваной бумаги и липкими карамельками. Наконец свет снова гаснет. Воцаряется тишина. Начинается первый фильм.

На экране появляется огромный белый конь и сапоги всадника. Пока еще не понятно, что к чему, мамаша Бешю душераздирающе молотит по клавишам раздолбанного инструмента, а Жак и Люка уже обеими руками вцепились в свои сиденья, как будто превратившиеся в то огромное планиметрическое седло, что тряслось у них перед глазами. Итак, показывается грива однокопытного, показываются штаны в сапоги обутого, затем показываются пистолеты, заткнутые за пояс в штаны одетого, затем показывается мощная грудь колесом обладателя огнестрельного оружия, затем показывается и физиономия персонажа, бравого молодца, крутого парня, которому человека убить все равно что вшу раздавить, и Жако, ничуть не удивившись, признает в нем самого себя, Жака Сердоболя.

Как же он там очутился? Да очень просто. После отречения от престолов по одному ему известной причине Жак граф де Цикада покинул Европу, оказался в Америке и в этих далеких широтах поначалу избрал для себя закононепослушный род деятельности.

В данный момент, например, застыв на скалистом гребне, возвышающимся над прерией, он окидывает зорким взглядом пейзаж и замечает там, на горизонте, что-то пока еще непонятно что. Он делает величественный, чисто декоративный жест, который перечеркивает экран, обещая необычные приключения; нетерпеливо бьющий копытом конь срывается в галоп.

Они несутся по склонам, невероятно отвесным, так как камеру, не предупредив зрителей, задрали объективом вверх. Они перепрыгивают неожиданные препятствия, перелетают через ручьи. Они выскакивают на узкий мостик без перил, связывающий два обрывистых берега горной речки, но у Жака совсем не кружится голова, когда в ста метрах под собой он видит бурлящий поток. После этого перехода, который (в принципе) противоречит всем законам равновесия, наш герой грозно мчится навстречу фургону с запряженными двумя-а-может-тремя мулами, которых погоняет какой-то старик.

Руки вверх, старикашка подчиняется, но тут — о, чудо! — из фургона вылезает прекрасная и невинная светловолосая дива, и черно-белый кинематограф вынужден признать себя бессильным, поскольку не способен передать небесную лазурчатость ее очей. Жак, мужчина галантный, не причинит барышне ни малейшего зла, как, впрочем, и дряхлому стручку, который оказывается ее папенькой. Напротив, Жак будет их защищать. Он сопровождает фургон, гарцует вокруг красавицы, которая начинает привыкать к обществу кавалера. Папаша пытается совладать с эмоциями, заливая глотку уисками; задорный старикан сохранил еще живость в членах и не торопится на тот свет.

Как вдруг — а именно этого все опасались и ожидали — из засады за скалой показываются пятеро или шестеро плохишей. Руки вверх, вопят они, но Жак не теряется: он спрыгивает со своего коня, пусть говорит оружие! Оно не говорит, оно свистит! Нет, не оно, а пули! Свистят. Во всяком случае, один из злоумышленников уже растянулся плашмя: попытался высунуться из укрытия, и хлоп! отдал концы. Второй — не менее странная прихоть — решил перебежать на другое место. Наш герой достает его своим проворным свинцовым жалом, и головорез с ужасной гримасой валится на землю. Готов. Юная особа, укрывшись за фургоном, пускает в ход компактный и элегантный карабин. Один из злодеев — верзила с черными усами — тщательно целится в Жака Сердоболя, бабах! выстрел красавицы-блондинки вырывает ему кусок бицепса. Этот подвиг заставляет агрессоров отступить. Приходит время взаимных поздравлений, и тут вдруг обнаруживается, что старикан-то откинул копыта. Умудрился схлопотать прямо в будку. Вся физия утыкана свинцовой дробью. Его остается только похоронить.

Его хоронят.

Но что же будет с ней, очаровательной сиротой по имени Дэйзи, еще более привлекательной с влажными от слез глазами. Теперь, как никогда, ей требуется защитник, а поскольку она хотела бы добраться до г. Хьюстона (Техас), где проживает ее брат, Жак предлагает себя в провожатые.

Дэйзи согласна, но когда они добираются до города — тут уж не обессудьте, пора и честь знать. Жак подчиняется: вот что такое галантность — либо она есть, либо ее нету. Ладно. Впрочем, девушка, несмотря на свою невинность, не робкого десятка и на чересчур дерзкие предложения способна ответить точным выстрелом (прямо в репу). Она спрашивает, где ее осиротевший (но пока еще не ведающий этого) брательник. Ей говорят, в баре. Она не раздумывает ни секунды. Несмотря на дурную репутацию подобных заведений, она толкает дверные створки и заходит внутрь. Бар оказывается местом суровым. Он огромен и шумен, там пьют пойло, прожигающее нутро; находящиеся там мужчины — сплошь стервозные мерзавцы, а коротко одетые женщины в блестках — мерзкие стервы.