Книга Кровожадные сказки - Бернар Кирини

Потрясенная увиденным и услышанным, я не знала, что ответить. Мы сели, и епископ продолжил рассказ — скорее для себя, чем для меня:

— Вообразите, как сложно путешествовать человеку в моем положении! Приходится возить тело в багаже, иначе я рискую вернуться туда, где себя оставил. Представляете, каково это: обнаружить мертвым гостя, который накануне вечером беседовал с вами, смеялся, шутил, отправить его тело домой, а потом узнать, что он отлично себя чувствует и вернулся к исполнению своих обязанностей в епархии? Невозможно! И все же мне пришлось рискнуть и уехать без тела — без моего другого тела. Трижды. Два первых раза все обошлось.

— А на третий?

— Буэнос-Айрес, месяц назад. Помните? Я не менял тела много недель и решил, что риск минимален. Какая наивность! Результат вам известен — вы меня видели: я проснулся в теле, которое оставил здесь, и налетел на вас, вылезая из подвала, где оно было спрятано. Я кинулся в спальню и постарался уснуть, что мне, к счастью, удалось, и часом позже проснулся в Буэнос-Айресе, в «правильном» теле. Та еще история, не так ли?

Он прыснул, словно павшее на него проклятие больше его не пугало, не мучило и даже забавляло.

Я переводила взгляд с живого епископа на мертвого: теперь, когда страх прошел, я не только удивлялась, но и была очарована мыслью, что назавтра покойник может ожить, а живой человек — отдать Богу душу. Я не удержалась и поинтересовалась у его преосвященства подробностями:

— Ваши смены тел…

— Называйте их «переходами». Так я сам их называю.

— Ваши переходы случайны или в том, как они происходят, есть некая закономерность и необходимы благоприятные обстоятельства?

— Я часто об этом размышлял, пытаясь понять, что побуждает мою душу менять «скакуна». Сначала я решил, что Господь одарил меня вторым телом, чтобы облегчить жизнь первому, когда оно устало или болеет. Я ошибался. Помните приступы лихорадки, мучившей меня в течение трех недель прошлым летом? Каждый вечер, засыпая, я молился, чтобы проснуться наутро в другом теле, здоровом и бодром. И что же вы думаете! Моя душа ни за что не хотела расставаться с измученной жаром оболочкой, и каждое утро я чувствовал себя хуже, чем накануне. Что до закономерностей, я обо всем передумал: температура, режим питания, питье, настроение, атмосферное давление, та или иная работа… ничто не объясняет переходов. Мне остается одно — положиться на Господа и верить, что именно Он повелевает мне переходить из одного тела в другое, руководствуясь замыслом, ведомым лишь Ему.

Епископ замолчал. Я сгорала от любопытства.

— Значит, между телами нет равенства?

— Знаете, милая, мир устроен так, что в нем всегда устанавливается равновесие. Во всяком случае, я на это надеюсь и больше не терзаю себя сомнениями.

— А старятся они одинаково?

— Да. Время влияет на оба тела вне зависимости от, так сказать, «обитаемости». Впрочем, порой, проверяя состояние «необитаемого» тела, я вижу, что его лицо постарело больше, чем то, что отражается в зеркале. Бестелесный образ и теплая живая плоть — совершенно разные вещи, уж вы мне поверьте.

— Вы холодный? — спросила я.

— Что, простите?

— Когда вы мертвый.

— Вот оно что… Не совсем. Это… Дотроньтесь сами и все поймете.

Он предложил мне подойти к кровати и коснуться ладонью лба мертвеца. Сначала я отказалась — из страха, что прикосновение к несуществующему существу (тот еще каламбурчик!) может быть опасно, вернее, омерзительно и вредно, как ласки, расточаемые трупу. Но любопытство победило, и я тронула кончиками пальцев лоб, щеки и губы лежавшего недвижно епископа. Ощущение оказалось странным: его кожа была теплой, и, хотя сердце не билось, мне не показалось, что он мертв. По правде говоря, он выглядел и мертвым, и живым, хотя ни то, ни другое слово не выражало его сущности. «Он необитаем, только и всего», — сказал его преосвященство, когда я описала мои ощущения.

Мы долго беседовали, я задавала вопросы и слушала ответы, он отвечал, пускаясь в рассуждения. Временами наш разговор надолго прерывался, и мы просто смотрели на застывшее в неподвижности тело другого епископа, которое теперь не столько пугало или тревожило меня, сколько внушало умиротворение: застрявший на полпути между жизнью и смертью, он словно бы отдыхал, не являясь вместилищем беспокойной души.

Я сказала его преосвященству, что он напоминает мне доктора Джекила, но епископ возразил, что его случай куда проще вымысла Стивенсона. «У Генри Джекила имелось по телу для каждой стороны души, — объяснял он, — а у меня всего одна душа для двух моих тел, двух абсолютно идентичных тел. Как это банально, скучно, невыразительно! Джекил носил свою оболочку, Хайд — свою, и каждая отражала обитавший в них дух: благородный и мятущийся в одном случае, темный и порочный в другом. Два персонажа Стивенсона составляли единое целое, чем я, строго говоря, не являюсь. Вы понимаете? Глядя на лежащую передо мной груду костей и плоти, я кажусь себе этаким незавершенным чудовищем, созданием, которое Господь не захотел вылепить до конца. Ненормально, неестественно, что половина меня самого обречена на бесполезность; можно подумать, во Вселенной не хватает одной души и предназначавшееся для нее тело по недосмотру отдали мне. Есть у меня кое-что лишнее, или мне чего-то не хватает, сам не знаю. Я — несовершенное существо, не один, но и не два человека, стою посреди брода и не могу выбраться на берег. Джекил и Хайд были единым целым и двумя разными людьми. Я им завидую, мне кажется, это идеальная форма с меняющейся геометрией, великолепная и загадочная. Во мне нет никакой таинственности, и мое второе тело вовсе не помогает мне высвободить скрытую часть меня. Оно обретается рядом со мной, как лишний и бесполезный орган, который капризница-судьба время от времени “заводит”, когда моя душа решает немного пожить в нем».

Той ночью, вернувшись в свою комнату, я так и не смогла уснуть и ворочалась с боку на бок до самого утра. Утром я, как всегда, убрала комнату его преосвященства; он не стал прятать необитаемое тело и больше никогда этого не делал.

Мы не разговаривали о «другом» теле. Епископ хотел, чтобы оно стало привычной частью моей повседневности, как ревматизм или зубная боль. Было бы неуместно и бестактно поднимать эту тему, и я, по примеру управляющего Мореля и кухарки Терезы (понятия не имею, как эта женщина, ни разу не бывавшая в покоях его преосвященства, все узнала), старалась вести себя так, словно во всем этом не было ничего сверхъестественного: у каждого из нас свой «скелет в шкафу», и «скелет» епископа Сан-Хулиана — лишнее тело, с которым ему приходится сосуществовать.

Я покинула епархию в 1945-м, сразу после заключения перемирия, и отправилась жить в Монтевидео, но каждый год поздравляла епископа с Рождеством и Пасхой — при расставании он просил сообщать ему новости о моей жизни. В 1952-м я нарушила обет молчания насчет его «тел», который хранила все это время, и процитировала в письме фразу из «Метаморфоз» Овидия: «Душа всегда одна и та же, хоть и прячется за разными лицами». Я надеялась, что епископ не рассердится и воспримет эту фразу как знак симпатии и, может быть, поддержки. Он ответил, что знаком с этим высказыванием и был рад прочесть его в моем послании. «Вы не забываете обо мне и помните о моем секрете, и я вам за это благодарен». Лишь на следующий день, перечитывая письмо, я перевернула листок и увидела постскриптум: «Восемь недель назад появилось третье тело, и моя жизнь еще больше осложнилась. Сколько их еще появится, прежде чем я обрету наконец покой?»