Книга Русские чернила - Татьяна де Ронэ

– Это правда, что у вашего отца нет могилы?

Без этого вопроса не обходилось ни одно интервью. И Николя терпеливо отвечал:

– Да, его имя выбито на надгробном камне в склепе моих бабушки и дедушки на кладбище Пер-Лашез, но тело отца так и не нашли, а потому нет и могилы.

Самым ранним воспоминанием, которое сохранилось об отце, был голос. Громкий, чуть гнусавый, с хрипотцой, он разносился как колокольный звон. И смех! Звонкий, чувственный, то короткий, как вскрик, то похожий на фырканье, он всегда заставал врасплох. Теодор Дюамель пользовался смехом как оружием, и пользовался виртуозно – в этом Николя убедился. Он пускал его в ход в ситуациях самых деликатных, отбиваясь от чопорных учителей, хамоватых продавцов, суровых банкиров. И в большинстве случаев выходил победителем. Однако мать и бабушку отцовские штучки раздражали, и они никогда не попадались на его удочку. Иногда за столом Николя просто распирало от гордости, когда Теодор Дюамель подмигивал сыну с заговорщицким видом: мол, ох уж эти женщины! Они с отцом – одна команда, как Пол Ньюман и Роберт Редфорд, у них общая тайна, как у Буча Кэссиди и Кида[3]из любимого отцовского фильма. Кидом был он, а Кэссиди – отец.

Чем занимался Теодор Дюамель? Николя быстро сообразил, что его работа окружена ореолом тайны. Он не уезжал по утрам, не носил костюма с галстуком и не брал с собой кейс, как отец Франсуа. Он не целовал жену на пороге. Это Эмма уходила ни свет ни заря, дожевывая круассан на ходу, чтобы не опоздать к своим ученикам. Теодор Дюамель редко поднимался раньше десяти, и его помятый вид четко впечатался в память Николя. Лет восьми или девяти он стал спрашивать Эмму: а что делает папа? Ему надо было заполнить в школьном формуляре графу о профессии отца, а он не знал, что писать. Хм… «А почему ты не задашь этот вопрос ему самому?» Он уже навоображал себе невесть что, но заметил легкую усмешку, с какой мать это произнесла, и послушно отправился с тем же вопросом к отцу. Тот отозвался, не отрывая глаз от экрана телевизора:

– Видишь ли, я не могу тебе ответить, это в двух словах не расскажешь.

Николя почувствовал комок в горле. Что он такое говорит? И как это записать в школьный формуляр? Указать только профессию матери: учительница? Зачем им, в конце концов, надо знать, чем его отец зарабатывает на жизнь? Теодор Дюамель посмотрел на сына и, видимо, понял, что тот совсем растерялся. С удовольствием допив виски, он сказал:

– Ну, напиши «предприниматель», Кид. Этого будет достаточно.

Николя кивнул:

– А как это пишется?

Теодор продиктовал по буквам. Николя понятия не имел, что означает это слово, а потому рискнул:

– А что это значит?

Отец не ответил и налил себе еще виски. Потом, помолчав, тихо произнес:

– Если кто-нибудь спросит, отвечай, что больше сказать не можешь, потому что это очень опасно.

У Николя по спине пробежал холодок. Позже он отыскал в словаре слово «предприниматель». «Человек, который организует коммерческое предприятие и управляет им, со всеми вероятными коммерческими рисками». Это озадачило его еще больше. У отца не было офиса. Единственным его обиталищем была гостиная, где он часами, не выпуская изо рта сигары, сидел перед телевизором, завороженно глядя на экран, даже если он был выключен.

Терпкий аромат гаванской сигары с тех пор всегда вызывает у него в памяти образ отца. Теодор Дюамель был большим любителем кубинских сигар и покупал их исключительно в магазине «Давидофф» на авеню Виктора Гюго, где он часами выбирал между «Monte Cristo № 2 Obus», «H. Upmann Magnum 50» и «Hoyo de Monterrey Duble Corona». В это время его лучше было не трогать. Обратиться к нему мог только продавец или хорошенькая женщина. Николя заметил, что в эту лавку охотно захаживали хорошенькие женщины. Они поджидали, застыв в красивых скучающих позах, а их кавалеры, все как один маленькие, плюгавые и лысые, не торопились с покупками. Николя часто видел, как отец болтал с какой-нибудь из них. Иногда он с невинным видом протягивал им «Partagas Д4», и они поглаживали сигары как-то странно медленно. Случалось, что он за спиной у какого-нибудь толстяка передавал улыбающейся юной особе свою визитку. Отцовская визитка, с броскими красными буквами Теодор Дюамель, международный предприниматель, смотрелась что надо. Николя слышал, как он разговаривал с ними по телефону, когда матери не было дома, и называл их «моя красавица», «моя радость». А на улицах он откровенно разглядывал женщин, со своей неотразимой улыбкой. Интересно, мать все это знала? И ее это никак не беспокоило?

У Теодора Дюамеля имелся коллега, Николя постоянно видел этого типа у них в доме. Звали его Альбер Бризабуа. Это был пузатый коротышка с лицом, совершенно заросшим рыжей бородой. Однажды, когда Николя пришел из школы, Бризабуа и отец заперлись в гостиной. Оттуда из-под двери просачивался сигарный дым, и время от времени раздавалось громкое отцовское фырканье. Когда вернулась с работы мать, она бросила взгляд на дверь и сказала:

– Ага, папа работает. Не шуми, пожалуйста.

Интересно, ему показалось или в ее голосе снова проскользнула непонятная усмешка? В тот день они с матерью уютно пообедали вдвоем на кухне, что ему всегда очень нравилось. А отец и Бризабуа все говорили и говорили.

– О чем они столько говорят? – спросил Николя.

В этот момент из столовой донесся пронзительный хохот отца.

– О делах, – ответила мать как ни в чем не бывало, наливая ему картофельный суп.

И он понял, что придется самому разбираться, что все это значит.

Как-то раз в субботу они вдвоем с отцом отправились на Елисейские Поля пообедать в «Pizza Pino». Вдруг отец вздрогнул, страшно побледнел и сложился пополам, ткнув Николя в бок:

– Кид, я засек врага. Пригнись!

Сначала ему показалось, что это шутка, игра, но отец был бледен до синевы. Он пришел в себя, только когда они зашли в ближайший магазин. Наклонившись к витрине, Теодор делал вид, что его чрезвычайно интересует стеллаж с шелковыми шарфами. Николя тоже пригнулся. К ним с заискивающим видом подошла продавщица, но отец ей махнул, чтобы уходила.

– Что бы ни случилось, не оглядывайся.

Голос его звучал как обычно, разве что чуть глуше, но лицо по-прежнему пугало неестественной бледностью. Николя разглядывал шарфы (он еще долго помнил отвратительный розово-сиреневый узор, мама такой ни за что не стала бы носить), и ему казалось, что они уже не один час стоят застыв на месте. Прошла еще целая вечность, и отец прошептал:

– Путь свободен. Смываемся.

И они побежали, взявшись за руки, втянув голову в плечи, а отец прятал лицо в поднятый воротник пальто. Щеки у него начали понемногу розоветь, и Николя вздохнул с облегчением. Не выпуская руки сына, Теодор ворвался в ресторан «Фуке», взлетел по лестнице и толкнул мальчика в кресло: