Книга Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— Убийство как аргумент в политическом споре должно исчезнуть из гражданского обихода, — не раз повторял царевич, и голос его звучал вполне искренне. — Годуновых — прочь из столицы. Дочь Малюты — на север, Федора — в Иосифо-Волоколамский монастырь, где покоится прах его дедушки — верного слуги моего отца, Ксению — в Девичий.

Голицын и Рубец-Мосальский слушали опустив глаза. По выходе из шатра первый князь, криво усмехаясь, внятно обронил:

— Станем ли возиться с Борисовыми выродками?

— Как случится, — протянул неопределенно Рубец-Мосальский, сплевывая.

Они ускакали в Москву в сопровождении Молчанова и Шерефединова. В Кремле второй князь Василий велел Молчанову:

— Приведи ко мне троих дюжих ребят. И приготовь две повозки.

Трое хмурых стрельцов были представлены незамедлительно. Один из них держал толстый моток веревки, другой опирался на увесистую дубину, а третий ничего не имел в руках. Любой предмет в них показался бы игрушечным.

— Ты кого вязать собрался? — спросил Рубец-Мосальский, отстраняясь.

— Кого прикажешь, князь!

— Мы вас, добры молодцы, не обидим. Пойдете в Борисов дом вместе с Молчановым и Шерефединовым. Они ваши начальники, — сказал Голицын. — Разведете семейку по комнатам. А ты, Михайла, оповестишь каждого об его участи. Понятно?

Стрельцы кивнули.

— По чарке в задаток — и айда! — улыбнулся Рубец-Мосальский.

VI

Борисов разоренный дом встретил посетителей молчанием. У дверей стояла охрана. Стрельцы жгли костры и готовили на них пишу. Черный пепел разлетался по воздуху в разные стороны. Молчанова и компанию через всех и вся подозревающий заслон провел клеврет князя Голицына дьяк Богдан Сутупов. Высокого роста, с мощными плечами, резкий в движениях, он в случае чего мог оказать помощь. А князь Голицын был из тех людей, кто промашки не допускал. В ликвидации Годуновых он преследовал и собственный интерес. Власть после смерти блаженного царя Федора Иоанновича валялась под ногами. Исхитрившись, ее поднял Борис Годунов, минуя Шуйских, которые обладали неоспоримыми правами на трон. Почему бы и ему, князю Голицыну, не попробовать побороться за власть? Чай, у него оснований больше, чем у выводивших свою лживую родословную от потомка пришлых и окрещенных против воли татар. И не меньше, чем у царевича, россказням которого он совершенно не верил. Однако переход на сторону претендента приближал князя Василия к подножию опустевшего престола и предоставлял некую, правда минимальную, возможность преимуществам, которые при прежнем правлении не имели никакой цены.

Покои в Борисовом доме разгромили на рассвете того же дня, когда семейство привезли на водовозных клячах. Снизу, из подклети и погребов, тянуло устойчивым запахом прокисшего вина. Позабавились здесь любители выпить на дармовщинку изрядно. Несколько молодцов утонуло, захлебнувшись в драгоценной жидкости. Кто потрезвее — вязал узлы с серебряной посудой и рухлядью, надеясь потом выгодно продать, а кто, еле держась на ногах и совсем потеряв разум от выпитого, просто зверски уничтожал, что под руку попадало.

Стрелецкий сотник Галямзин, который попытался сберечь вдруг ставшее бесхозным добро, заскакивал из одной светелки в другую, бил ошалевших рукоятью плетки по головам, приговаривая:

— Ломай, но не жги! Ломай, но не жги!

Пожара боялись сильнее бунта. В комнате, где теперь держали троих Годуновых-Скуратовых, ничего, кроме широких лавок, обитых цветастой материей, выдававшей узором скрытые казанские пристрастия покойного царя, не стояло. Здесь когда-то ученые немцы из слободы за Москвой-рекой преподавали малолетнему Федору разные мудреные науки. И даже сейчас на стенах сохранились оправленные в деревянные рамы красиво вычерченные ландкарты, которые никто не тронул, быть может, по суеверной причине. Дочь Малюты, не получившая серьезного образования и с трудом разбиравшая грамоты, выпускаемые сейчас от ее имени, понимала необходимость знаний для царских детей. Федор поражал собеседников сведениями о географии земли и умением ориентироваться по звездам. Ксения не только гладко читала и писала, но даже слагала стихи и перелагала их на музыку. Это доподлинно известно, да и не из летописных сводов, нередко приукрашивающих или, наоборот, усугубляющих действительность, а из сообщения достопочтенного бакалавра англичанина Ричарда Джемса, тронутого печальной судьбой внучки знаменитого палача, царской дочки и тайной наложницы Самозванца, удаленной по требованию Мнишеков в монастырь и принявшей постриг.

VII

Годуновы-Скуратовы сидели тихо, прислушиваясь к колокольному звону, явственно долетавшему сюда в предвечерний час, когда остывающий прохладный воздух, льющийся из окон, делал заключение не столь мучительным.

Ворвавшиеся захмелевшей гурьбой дворяне и стрельцы, не произнося ни слова, схватили Федора и Ксению и поволокли прочь. Федор, как и в прошлый раз, дрался с насильниками. Борьба происходила в полном молчании. Марии Григорьевне даже не позволили проститься с дочерью и сразу накинули удавку на шею. Она не успела ничего попросить, лишь ахнула, вскинув руки, полные, белые, как облака, с еще не сорванными серебряными браслетами. Оставшийся безымянным в отечественной истории стрелец рванул веревку, и обреченная на погибель захрипела, обмякнув. Ее папаша по приказу великого государя действовал не менее быстро и споро. Он любил добрую сыромятную удавку. Она отправляла на тот свет без шума и суеты. Рассуждения жертв ему были ни к чему.

Убийство с помощью пеньковой веревки или сыромятного ремня на Руси в ту эпоху было самым распространенным способом избавления от политических противников. Удавка действовала повсюду с одинаковым эффектом — в застенке, дворцовых сенях и курной избе. Шестопером да ножом работали разбойники на большой дороге. В монастырских кельях прибегали исключительно к удавке. Это приспособление не чисто русское. Гарроту — стальной обруч с винтом — использовали с не меньшим успехом на Пиренейском полуострове.

Тело Марии Григорьевны завернули в дерюгу и кинулись на подмогу Шерефединову, Молчанову и второму безымянному стрельцу, которые вталкивали Федора в светелку рядом. Ксения без чувств лежала у порога. Здесь дело шло круче, но и помедленнее. Вскормленный на царских харчах, искусно приготовленных малютинским поваром Мехметом, доставшимся Марии по наследству, да взращенный на свежем подмосковном воздухе, обученный бегать, скакать на коне и фехтовать саблей приглашенными из Европы немцами и швейцарцами, Федор, получивший несколько дней назад изрядную порцию тумаков, все-таки не собирался сдаваться. Он оказывал нападавшим отчаянное сопротивление. Кровь предков в нем заговорила. Дед был храбрец, мать — жестокосердная и не из робких, да батюшку Бог мужеством не обделил — особую смелость проявлял в придворных интригах, а при Иоанне в таковых смерть ближе, чем в открытом бою.

В бешеной круговерти Шерефединов, несколько отстранившись, исхитрился и схватил Федора за то, что в старину называлось таенными удами. Не пожалев юности, раздавил их, и дикий возглас искалеченного не вызвал у убийц ничего, кроме зловещего хохота. Тело Федора еще долго извивалось и корчилось от боли. Избавление пришло от удара дубиной по голове.