Книга Дворянин Великого князя - Роберт Святополк-Мирский

В Медынь Василий прибыл к середине третьего дня и решил было заночевать на здешнем постоялом дворе, чтобы завтра с утра выехать и еще до полудня быть дома, однако, прикинув, что до границ его владений осталось всего каких-то тридцать верст, передумал, тем более что постоялый двор более походил на разбойничий притон, чем на уютное тихое место, где можно спокойно провести ночь.

Не успел Медведев войти, как наглый бродяга подозрительного вида (молодой, тело крепкое, одет в слишком нарочитые лохмотья) стал приставать с расспросами: кто он, мол, таков, откуда, да куда путь держит, давно ли в этих краях и не собирается ли часом за рубеж. Василию это не понравилось, и он коротко, но ясно (молчаливым пинком) объяснил, что не расположен к беседе. Бродяга сверкнул глазами, но задираться не стал и правильно сделал, потому что Медведев сразу увидел, что здесь лишь два человека, которые могут представлять опасность, а с двумя он шутя бы справился. Кроме того, было ясно, что этот бродяга вместе со своим оборванцем-товарищем, который сидел в темном углу, прикрывая лицо, и точно так же походил на ряженого, ожидали вовсе не Медведева, и, наверно, было у них какое-то свое дело, ход которого они не хотели нарушать непредвиденными стычками с неизвестным исходом, а потому оба предпочли отступить в темноту и оттуда еще некоторое время внимательно наблюдали за Медведевым, который, казалось, не обращал на них никакого внимания, хотя и не упускал обоих из виду в продолжение всего обеда.

Как часто впоследствии Медведев, вспоминая во всех подробностях этот момент, корил себя за то, что не придал должного значения подозрительным бродягам! Быть может, тогда много дурного не случилось бы, десятки людей остались живы и все-все пошло бы совсем по-другому. Но не было ему тогда никакого тайного знака свыше, не было озарения, не было решительно ничего, что предсказало бы, как важнейшие события его грядущей жизни окажутся связанными с этим мелким и незаметным будничным происшествием.

Редко, очень редко рождаются люди, которым Господь позволяет разглядеть некоторые образы будущего, и то эти образы обычно неясны и многозначны.

Но обычному человеку не дано такой привилегии. Не дано…

Пообедал Василий не спеша и основательно, проследил за тем, чтобы Малыш был накормлен хорошим овсом, щедро расплатился с хозяином остатками жалованья, полученного от сотника Дубины при расчете с войском, оставив себе на черный день лишь золотой, пожалованный на прощанье великим князем («А это тебе, Василий, для развода, береги и приумножь этот золотой в тысячу крат, дабы семья и потомки твои жили в достатке!»), и, не обращая внимания на любопытные взгляды обитателей постоялого двора, отправился в дальнейший путь.

Все, что он до сих пор увидел, вовсе его не удивило, — в сущности, южные рубежи на Дону и Дикое поле, где прошли его детство и юность, находились отсюда не так уж далеко, — чуть дальше, чем Москва, только южнее> а люди, нравы и обычаи, должно быть, на всех рубежах схожи, тем более что этот западный рубеж — прямое продолжение южного, с той разницей, что там — дикие кочевники — татары, а здесь как-никак братья по крови, литвины, того же языка, и в большинстве той же веры, так что наверняка все будет легче и проще.

Вскоре за Медынью поля и луга кончились, и теперь пришлось медленно пробираться по пустынной и грязной лесной дороге, стараясь держаться ближе к обочине, где в тени деревьев еще оставались серые островки полурастаявшего рыхлого снега. Солнце клонилось к закату, и Медведев проехал уже верст двенадцать, когда впервые на этой дороге увидел человека.

Пожилой мужчина высокого роста и могучего сложения, сильно забрызганный грязью, мчался навстречу во весь опор, однако, увидев впереди всадника, слегка придержал коня и привычным движением подтянул саблю поближе к правой руке, а когда Медведев со сдержанной вежливостью посторонился, уступая дорогу человеку, который явно торопится, тот, поравнявшись, внимательно взглянул на него и даже, казалось, хотел что-то сказать, но, должно быть, передумал и лишь как-то странно кивнул головой, не то в знак приветствия, не то благодарности, затем резко пришпорил коня и понесся дальше.

То ли потому, что этот всадник оказался первым человеком, встреченным в местах, уже как бы близких к дому, а может, из-за странного взгляда, как бы напряженного и даже тревожного, Медведев запомнил его лицо, и вдруг столь хорошо знакомое, тайное предчувствие грядущей опасности легким холодком пробежало по телу. Медведев проверил свое снаряжение и успокоился — все было в полном порядке: сбруя из дубленой кожи, прошитая крепкими воловьими жилами, хорошо подтянута; удобное татарское седло, украшенное бисером, закреплено прочно; кожаная сумка, пристегнутая к седлу слева (в ней все имущество нового дворянина), и острый топорик в чехле справа — на своих местах; поднятая к плечу левая рука мгновенно нащупывает прочный боевой лук в чехле за спиной, поднятая правая сразу попадает на оперение одной из двух дюжин разнокалиберных стрел, легко различимых на ощупь: тут и охотничьи — на птицу и на крупную дичь, — и боевые, в том числе легкие, с точностью попадания до трехсот шагов, и тяжелые, что пробивают кольчугу и доспехи; ну и, наконец, особые, фигурные: с серповидным наконечником, если надо, скажем, издали перерубить натянутую веревку; с наконечником продувным, полым, куда можно вложить горящий уголек, если потребуется, скажем, вдали что-нибудь поджечь, короче говоря, — здесь стрелы на все случаи, которые могут подвернуться в полной опасностей и неожиданных поворотов жизни порубежного воина, причем большинство этих стрел мало кому известны и порой собственными руками изготовлены. Кожан — плотно облегающая грудь, подбитая теплым мехом куртка, затянута широким поясом, на котором крепится множество предметов боевого оснащения: здесь и знаменитый дедовский меч (узкий, длинный, острый и не такой уж тяжелый, каким кажется на первый взгляд), спрятанный в кожаных, прошитых серебряной нитью ножнах с длинным металлическим наконечником; здесь и поясной нож с резной рукояткой из кости рыбьего зуба;[6]здесь, наконец, ряд мелких, но очень полезных вещей, вроде рожка с порохом или мешочка с кремнием и трутом; и завершают снаряжение короткие сапоги с острыми шпорами, (русские воины употребляли шпоры редко, но Медведева научил многим полезным штучкам с ними хитроумный грек Микис), причем в правом сапоге спрятан еще один нож — засапожный, который не раз выручает-в трудную минуту, когда всадник вдруг оказывается выбитым из седла, — тренируясь в метании этого ножа с пятилетнего возраста, Медведев добился того, что теперь мог на спор попадать в заранее назначенное яблоко дички с десяти шагов, стоя при этом перед броском спиной к яблоне. Была еще, наконец, плетка-нагайка, висящая на левом мизинце, но Медведев очень редко ею пользовался, — Малыш понимал хозяина по малейшему движению поводьев, снабженных петлей и закрепленных на среднем пальце левой руки, что позволяло в случае необходимости стрелять из лука на полном скаку.

Убедившись, что снаряжение в полной готовности и любые неожиданности не застанут его врасплох, Медведев вернулся к своим размышлениям, — а что еще можно делать, когда медленно пробираешься по грязной и пустынной лесной дороге, объезжая глубокие лужи и каменные валуны, время от времени возникающие на пути? Тем более что тема размышлений волновала новизной и необычностью — ведь в его жизни впервые появилось нечто, чего прежде никогда не было: собственный дом. И не просто дом — целое имение «…с пашенными землями и сеножатьями, с реками и озерами, с бобровыми гонами и ловами, с борами, лесами, рощами и дубравами, с мельницами и ставами, с людьми тяглыми, данниками и слободичами, что на воле сидят…»