Книга Ульмигания - Вадим Храппа

В день, когда с полей богатой долины Немана убрали последний сноп ячменя, склавины готовились выпить остатки прошлогодних запасов пива и готовили козлов к жертвоприношению, а их женщины, надев на себя все украшения, пекли сомписины[8]из свежей муки, вайделот проснулся не в праздничном настроении. Главному жрецу Скаловии приснился дурной сон. Привиделось ему, будто проснулся он, а на груди его сидит огромный мокрый тритон и скалит зубы.

«Уйди, — говорит ему вайделот. — Именем Потримпа,[9]твоего властелина, заклинаю — уйди!»

«Нет, — говорит тритон. — Я не подчиняюсь твоему Потримпу, не мой это бог». И вдруг как бросится, да как вцепится вайделоту в глотку…

Жрец не очень верил снам, а толкование их держал для простых пруссов. Доверял только носейлам и богам да собственным предсказаниям, сделанным в моменты связи с высшими силами неба и преисподней. Однако сон не шел у него из головы и сильно портил предвкушение подарков и жертвоприношений к празднику.

Солнце начало скатываться на западную половину неба. В поселке Склавегарбе — столице племени — уже раздавались веселые возгласы. Пруссы несли подарки Курче.[10]Жрец с прислугой, выполнявшей и роль охраны, отправился на вершину холма, в священную рощу, где были установлены статуи богов.

На удары бубна к холму потянулись люди из окрестных деревень. Каждый нес на плечах или в корзине жертву, сообразную своему положению и достатку, — кто козленка, а кто и рыбу. Князь был в походе на жмудь,[11]но от его дома принесли на заклание молодого тура.

Празднество, как и положено, затянулось до сумерек. Убедившись в том, что все жертвы приняты и никто из пришедших не обижен, вайделот руками набрал в красный горшок горячих углей из костра и под радостные крики соплеменников понес священный огонь к реке. Подошло время для подарков Потримпу и Неману.

Высыпав угли из горшка на подготовленный мох, вайделот раздул огонь и положил на него ячменный сноп. Тот вспыхнул. Курче был освобожден, а жертва принята Потримпом. Пока в костер подкладывали ясеневые и дубовые дрова, жрец взял сплетенный из тростника небольшой плотик, установил на него жейт из нового урожая, поджег лучины по краям и положил на волну. Пруссы запели торжественную ритуальную песню, но на первых же словах нестройно стихли — плот, крутнувшись на месте, вдруг накренился и боком, шипя лучинами, ушел в воду. Вайделот оцепенел. Рядом с ним кто-то ахнул, а в толпе испуганно вскрикнула женщина. Положение спас хорошо тренированный и сообразительный служка, мгновенно подсунув под руку вайделоту новый плотик с уже зажженными лучинами.

Жрец дрожащими руками положил его на спину Немана, шепча заклинания и просьбы о милости. Неман покачал жертву и медленно, будто нехотя, понес ее вдоль берега. С опозданием зазвучала песня. Зашипело, забулькало разливаемое по жбанам пиво. Взвизгнула первая облапанная девица. Один за другим по реке поплыли освещенные лучинами хлебы — десяток, два, пять десятков, вереница светящихся плотиков, пританцовывая на легкой волне, отправилась вниз по Неману, к заливу Руса.[12]Расстроенный вайделот, пользуясь тем, что склавинам было уже не до него, незаметно покинул праздник. Слуга его, должность далеко не последняя в племени и не всегда пользующаяся любовью, ибо занимать ее мог только выходец из самбов[13]— чужак, в совершенстве владевший как оружием, так и тайнами рун, неохотно, но безропотно тоже покинул разгоравшуюся попойку.

Тут надобно заметить, что у этого самба — слуги и телохранителя вайделота — была тайная страсть к одной из жен князя, юной темноглазой ятвяжке.[14]Виделись они редко, украдкой, а приласкать друг друга могли только в такие вот праздники, когда все племя обпивалось пивом и о моральных запретах заповедей Вайдевута мало кто вспоминал. Самб еще успел обменяться с женой вождя горячими взглядами и даже шепнул ей что-то любезное, но углубиться в лес им не довелось. Вайделот направился к своей хижине, и самбу, дрожавшему от неутоленного желания, пришлось плестись за ним, проклиная в душе и свое предназначение, и мнительность жреца. Мысль его стремилась к берегу реки, а тело распирало любовной жаждой. Это вот греховное томление и сгубило самба.

Жрец уединился в хижине, а самб, присев на корточки у входа, прислушивался к звукам веселья, доносившимся со стороны Немана. Поэтому, когда он, наконец, услышал движение с другой стороны, было уже поздно — нож аккуратно вошел ему в сердце и повернулся там. Слуга тихо завалился на землю.

Вайделот в это время подбрасывал в очаг кусочки янтаря и змеиной кожи, изо всех сил стараясь достичь того состояния, когда сознание, отделившись от бренной оболочки, растворяется в дыму и вместе с ним взлетает, соединяясь с волей богов, когда все сущее становится прозрачно и доступно пониманию… Но у него не получалось. Голова настойчиво пыталась решить загадку исчезновения варма и слепого русского воина, а память возвращалась к тритону во сне и тонущему плотику с жейтом.

Жрец понял, что тщетно пытается добиться внимания богов, и оставил эти попытки. Теперь он просто смотрел в огонь и думал. В эти минуты к нему и пришло странное ощущение того, что в хижине он не один. Вайделот повернул голову и с изумлением уставился на дрожащую в мерцающем свете и дымном воздухе фигуру витинга с железной головой.

Жрец не подумал о дыме. Он подумал о том, что молился и боги прислали к нему кого-то из духов.

— Кто ты? — спросил он. — Кто тебя прислал?

Витинг взялся обеими руками за голову и снял ее. Только тут до вайделота дошло, что никакая это не голова, а шлем, никогда им не виданный, закрывающий железной маской все до самой шеи, но шлем. А под ним скрывалось юное лицо ослепленного им воина. Оно было бледным, и незрячие глаза отсутствующе смотрели поверх головы жреца.

Жрец хотел превратиться в волка, напустить наваждение, раствориться с дымом, но вдруг в ужасе осознал, что воин слеп и ничего не увидит.

Он осторожно, боясь дохнуть, встал и сделал шаг к двери. Жрец мог бы догадаться, что Тороп только того и ждал. Слух и чутье воина, и без того чрезвычайно острые, теперь, в слепоте, были настроены на малейшее движение воздуха. Вайделот мог это предусмотреть, он был стар и повидал много воинов в своей жизни, но страх глушит разум даже мудрейших.