Книга Борька, я и невидимка - Юрий Томин

Мне-то вообще неважно, кто будет звеньевым – все равно никто работы не ведет. Но уж Дутов – извините, пожалуйста!

Когда мы обступили Дутова, он завертел головой, запыхтел, а сказать ничего не может.

Тогда Вика Данилова спросила:

– Дутов, ты правда хочешь быть звеньевым?

– А твое какое дело!

– Конечно, мое дело, – сказала Вика. – Ведь я же тебя выбираю.

– Ну и выбирай.

– А я не хочу тебя выбирать.

– Сама ты дура, – сказал Дутов.

Ребята засмеялись. Только смеялись они как-то не очень весело – как будто их нарочно заставляли смеяться.

– А я тоже не хочу! – крикнул Алик Летицкий.

– Сам дурак, – ответил Дутов.

Теперь никто не засмеялся. Это уже получалось вроде игры. Все стали говорить: «И я не хочу! И я…» Дутов сначала отвечал, а потом перестал. В общем, половина класса у нас получились дураки, а остальные – неизвестно кто.

Тогда я сказал:

– Ребята! Алё! Знаете что…

Договорить я не успел. Сзади кто-то запустил в Дутова учебником. Книжка пролетела над партой и ударила Вовку по затылку.

Дутов вскочил. Он стоял, оглядывая ребят, и никак не мог догадаться, кто это сделал. Дутов стоял и краснел. Даже затылок у него стал красный. И вдруг он схватил самого ближнего и изо всей силы рванул за гимнастерку. Гимнастерка разорвалась, а пуговицы запрыгали по полу.

Это был Гера Попов. Он самый тихий у нас в классе. Он даже не говорил ничего. Только его парта – рядом с партой Дутова, и когда все ребята встали, то встал и он.

Гера испуганно посмотрел на Дутова, затем провел рукой по гимнастерке – она была разорвана до пояса. Гера наклонился и молча стал собирать пуговицы.

Я видел, что он чуть не плачет. Я знаю, что он не жадный. Ему чихать на гимнастерку. Только его дома будут за это бить – у него отец пьяница.

Ребята молча смотрели на Дутова.

Дутов пыхтел и краснел еще больше.

Гера собирал свои пуговицы.

А мне вдруг стало жарко от злости. Даже голос охрип.

Я залез на сиденье и сказал:

– Ребята! Герка самый слабый в классе. Верно? А Дутов – самый сильный. Он всех бьет поодиночке. Давайте мы сейчас разорвем ему гимнастерку.

– Попробуй, – сказал Дутов.

– И попробую. – Я соскочил с парты и сказал Борьке: – Борька, покарауль у двери. Если Елизавета Максимовна пойдет…

– Не надо, Костя, – ответил Борька. – Сейчас придет кто-нибудь. Лучше потом.

Но я так разозлился за Геру, что мне уже ничего не было страшно. Наоборот, мне было даже как будто весело.

– Ты председатель отряда, и тебе нельзя драться, – сказал я Борьке. – Не бойся. Я тоже драться не буду. Только разорву ему гимнастерку. Ведь Елизавета Максимовна всегда говорит: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Вот я и не буду откладывать. А ты покарауль.

Борька направился к двери.

А я подошел к Дутову.

Я протянул руку. Дутов с размаху ударил меня по голове. И тут на него бросились все ребята. Оказалось, что Дутов вовсе уж не такой большой. Его облепили со всех сторон, и никак нельзя было просунуть руку, чтобы его стукнуть. Я хотел дотянуться до гимнастерки, чтобы ее разорвать, но ничего не получилось. Получилась куча-мала, а Дутов был где-то внутри. На конец мы засунули его под парту и не выпускали оттуда, хотя он щипал нас за ноги.

– Идет! – крикнул Борька. Все разбежались по местам.

Открылась дверь, и на пороге показалась Елизавета Максимовна. Она была одна.

Дутов ворочался под партой; он никак не мог вылезти – его затиснули между перекладинами.

– Что ты там делаешь, Дутов?

Дутов только пыхтел. Наконец он выбрался и, весь красный, с расстегнутым воротом, уселся на скамейку.

– В чем дело, Дутов?

– Пых… – сказал Дутов. – Пых… Искал… промокашку…

Мы захохотали так, что с потолка даже мел посыпался.

– Сидите тише и не превращайте собрание в забаву, – сказала Елизавета Максимовна. – А ты, Дутов?.. Нечего сказать, хорош звеньевой.

– Я не буду… пых… звеньевым…

– Почему не будешь?

Дутов уставился в парту и запыхтел еще сильнее.

– Что здесь произошло? Староста!

Встала Вика Данилова.

– Ничего, Елизавета Максимовна. Мы сидели и ждали.

– Таланов?

Встал Борька.

– Ничего, Елизавета Максимовна. Мы просто… сидели.

– Дутов?

Встал Дутов. Он краснел и пыхтел. И… молчал.

– Я жду, Дутов.

Дутов прямо завертелся на месте, так ему хотелось сказать. Ведь если он не скажет, то получится, что он непослушный. А если он плохо учится да еще и непослушный, так его вообще из школы выгонят.

– Пых… – сказал Дутов. – Промокашка… Упала… Я больше не буду, Елизавета Максимовна.

– Что не будешь?

– Пых… – сказал Дутов. – Вот… промокашка…

– Садись, – сказала Елизавета Максимовна. Дутов сел и стал вытирать лицо рукавом.

– Может быть, у кого-нибудь все же хватит мужества сказать, что случилось? – спросила Елизавета Максимовна. – Или бы пионеры только по названию?

Когда она начала говорить про мужество, я не вытерпел.

– Елизавета Максимовна, – сказал я.

– Помолчи, Шмель. Я уже устала от твоих глупостей.

– А вы послушайте. Может, и не глупости.

– Что-то не верится, – сказала Елизавета Максимовна. – Ну, говори.

– Я и говорю. Ничего не случилось. Просто мы не хотим выбирать Дутова звеньевым.

– Почему?

– Потому… не знаю… Он нам не нравится.

– Это интересно, – медленно проговорила Елизавета Максимовна. – Это что-то новое, Шмель. Я не знаю, сам ты это придумал или… Впрочем, это неважно. – Елизавета Максимовна села за стол, помолчала. Затем она взглянула на меня и даже улыбнулась. Чуть-чуть. Так, будто ее дернули ниточками за губы и сразу отпустили. – Ну, а если, например, вам не понравится вожатый? Вы тоже будете против?

– Конечно, – сказал я. – Если не нравится… так чего же?..

– Это тем более интересно. – Елизавета Максимовна говорила, будто по радио: очень ясно, каждую буковку было слышно. – Ну, а если вам не понравится старший вожатый?

Я не понимал, чего она хочет. Да хоть тридцать раз старший. Если не нравится, значит, не нравится. Если бы я один… Ведь все против Дутова. А когда все против – это же случайно не бывает. Значит, сам виноват.