Книга Если только ты - Хлоя Лиезе

партнёра Олли, Гэвина. Рядом с ними моя невестка Фрэнки и мой брат Рен. Они все наклоняются вперёд, поставив локти на стол, склонив головы друг к другу, держа в руках бокалы с вином и пивом, и танцующий свет свечей освещает их лица.

А я сижу здесь, держа в руках стакан с крышкой и соломинкой, потому что, видимо, мама всё ещё думает, что мне девять, и я могу всё разлить. Вздохнув, я убираю крошечную зефирку из книжки-раскраски «Покемоны», принадлежащей моей племяннице, и начинаю закрашивать большое заострённое ухо Пикачу.

Линни наклоняется ко мне, и её льдисто-голубые бергмановские глаза устремлены на меня. Её тёмные волнистые волосы, как у Эйдена, наполовину выбились из пучка, который подпрыгивает, когда она шевелит бровями.

— У меня есть ещё одна шутка, тётя Зигги.

Я заставляю себя улыбнуться и вытираю полоску соуса с её щеки.

— Я вся внимание.

— Зачем клоуну подушка?

У меня вырывается вздох.

— Я не знаю. Зачем?

Она снова шевелит бровями и говорит:

— Затем, что это подушка-пердушка.

Я театрально морщу нос, зная, что это доставит удовольствие этому ребёнку, который любит вызывать у людей отвращение.

— Фуууу.

Она глупо хихикает и накалывает кусок нарезанной фрикадельки.

— Это моя новая любимая шутка.

Пока Линни запихивает фрикадельку в рот, я улавливаю окончание фразы Рена:

— К счастью, он только ушиб ногу, но всё равно будет не в состоянии играть ещё как минимум две недели.

— Ту же, которую он сломал этим летом? — Фрейя, которая работает физиотерапевтом и знакома с подобными травмами и с работой по их восстановлению, морщится, когда Рен кивает. Она забирает у Эйдена хнычущего Тео и приподнимает какой-то потайной клапан на своей рубашке, затем опять прикладывает его к себе, чтобы покормить грудью. — Это плохо.

— Ушибленная нога — наименьшая из его проблем, — бормочет Фрэнки. — Его общественный имидж в гораздо худшем состоянии. Он врезался на своей бл*дской — простите, блинской — машине, — поправляется она ради Линни, — прямо в здание программы внешкольного образования. Неосторожно ведя машину со сломанной ногой. Выглядит всё ужасно.

Гэвин задумчиво хмурится. Как и Олли, он профессиональный футболист, хотя сейчас ушёл из спорта.

— Его спонсоры бросили его?

— Как горячую картошку, — Фрэнки делает большой глоток вина. — И, извините за каламбур, он ходит по невероятно тонкому льду с руководством «Кингз».

— Я беспокоюсь за него, — признаётся Рен. — Себ всегда отличался безрассудством, но эта последняя оплошность кажется более серьёзной, чем все предыдущие.

— Это серьёзнее, чем просто оплошность, — говорит Фрэнки. — Это полное дно.

У меня внутри всё сжимается. Мне должно быть наплевать на Себастьяна Готье. Но, услышав, что он въехал на своей машине в здание и покалечился ещё больше, зная, что он потерял расположение своих спонсоров, и у него огромные проблемы с командой, я испытываю необъяснимую грусть.

Бывая на играх Рена, я видела Себастьяна и то, как он летает по льду. Этот мужчина оживает, когда играет. Если его отношение к хоккею хоть немного близко к тому, что я испытываю к футболу, он должен быть несчастен из-за того, что поставил под угрозу свою карьеру.

Я пытаюсь направить свои мысли в нужное русло, не сопереживать тому, кто сумел так бесцеремонно разрушить то, чего очень немногие могут достичь; тому, кто действительно достоин презрения. Но, по правде говоря, последние несколько недель я много думала о Себастьяне Готье.

Потому что он относился ко мне по-другому, как никто другой не обращался со мной. Не только сначала, когда он не узнал меня, когда дразнил и провоцировал, но и когда он узнал меня. Даже тогда он обращался со мной как со взрослой женщиной, которая может справиться с его мудачеством, а не как с какой-то хрупкой вещью, с которой нужно обращаться осторожно. Он не отступил. Он напирал дальше. Он сказал что-то, что задело за живое.

«Легко не заметить того, кто явно хочет, чтобы его не замечали. Если ты надеялась на другую реакцию, я бы посоветовал пересмотреть твоё поведение».

Я чуть было не сказала ему: «Я знаю, чёрт возьми… Я знаю, что если хочу, чтобы меня воспринимали иначе, то надо вести себя иначе. Я просто не знаю, как». Вот только раздражающие слёзы сдавили горло, и слова не приходили.

В последнее время я так часто чувствую, будто вот-вот расскажу многим людям о давно наболевшем, но правда подобна кому в моём горле, который я не могу распутать, и даже не могу найти в себе сил на его распутывание.

Я хочу найти это мужество и эти слова. Я хочу постоять за себя и сказать, что заслуживаю шанса стать тем, кем я способна быть — на поле и за его пределами. Я хочу, чтобы меня воспринимали как взрослую, желанную бисексуальную женщину — эта концепция кажется совершенно чуждой моему кругу общения, моим братьям и сестре, несмотря на то, что у многих из них есть одинокие друзья, которые заинтересованы в свиданиях. Я хочу, чёрт возьми, открытую посуду и бокал вина за ужином. Я хочу, чтобы меня воспринимали не как ребёнка в конце стола, а как человека с умом и голосом в нашей семье.

Я хочу толкать себя к большему, тянуться, достичь чего-то и немного блистать. И я хочу, чтобы моя семья поверила в меня, была первой, кто увидит эту возможность.

Не слишком ли многого я прошу?

— Категорически нет, — голос папы прерывает мои мысли. Он звучит необычно серьёзно и тихо, как раскат грома в воздухе.

Я бросаю взгляд на другой конец стола, где Рен и папа молча смотрят друг на друга. От отца у нас с Реном рыжие волосы, хотя у моего отца они теперь посеребрены проседью на висках. Его зелёные глаза, которыми он одарил меня, прищурены, когда он смотрит на моего брата.

Лицом Рен похож на маму, но телосложением он очень напоминает папу — широкоплечий, крепкий и высокий. Как и папа, Рен имеет натуру огромного плюшевого мишки, поэтому очень странно, что они сверлят друг друга взглядами, а между ними возникает напряжение.