Книга Монтигомо - Ястребиный коготь - Виталий Георгиевич Губарев

мостовой, остановился посреди улицы. Тут-то Сережа и увидел, что он очень стар, что его выцветшие, как тусклое осеннее небо, глаза видят плохо, а палочка, на которую он опирался, не может найти опоры, потому что скользит на камнях.

Вылетевший из-за угла грузовик заскрежетал тормозами и осторожно объехал старика. Высунувшийся из кабины шофер крикнул:

— Дед, завяжи шнурки!

Только теперь Сережа и толпившиеся вокруг него октябрята разглядели, что шнурки на ботинках старика развязались. Старик наступил на них и поэтому не мог двигаться.

— Дедушка, шнурки! — озабоченно крикнул Сережа. — Завяжите шнурки!

— Дедушка, завяжите шнурки! — разноголосо закричали октябрята.

Старик попытался согнуться, но покачнулся и, слабо застонав, схватился за поясницу.

На пороге кинотеатра показалась старшая вожатая,

— Что случилось, ребята? — спросила Анна Павловна. Девочки и мальчики наперебой объяснили: старик не может завязать шнурки.

Анна Павловна ничего не сказала. Она только как-то странно взглянула на Сережу.

Потом она подошла к старику, опустилась на колени, и притихшие ребята увидели, что она старательно завязывает шнурки на его ботинках.

Анна Павловна поднялась и отряхнула голубую шубку. Она взяла старика под руку и осторожно довела до тротуара.

— Спасибо, доченька, — глухо сказал старик.

Никогда в жизни Сереже не было так стыдно!

…Вечером, когда семья Назаровых ложилась спать и когда наступил час откровенных разговоров, взволнованный Сережа поведал отцу о своем позоре. Он так и сказал:

— Пап, ведь это позор, что я не догадался сам помочь дедушке?

— Ну, я бы не говорил так резко — позор, — улыбнулся в сумраке отец. — Но вообще-то получилось, брат, прямо скажем, некрасиво.

— Как же мне теперь?…

— А ты подойди к Анне Павловне и скажи, что я, мол, виноват, не сообразил сразу, как поступать надо.

— Стыдно…

— Ничего, — усмехнулся отец, — иногда и постыдиться полезно.

— А знаешь, пап, почему мне еще стыдно?

— Почему?

— Потому что все это видели октябрята! Шляпа я, а не октябрятский вожатый! Я же говорил на совете дружины, что не могу воспитывать детей!

— Гм… Ну, знаешь, Сережа, думается мне, что ты больше, чем надо, казнишь свою совесть. Важно, что ты понял свою ошибку и теперь всегда будешь помогать старикам. Ведь правда?

— Ага, — вздохнул Сережа.

— А вожатая, видно, у вас хорошая.

— Очень! Я раньше не думал, что она такая хорошая!

— Просто молодец у вас вожатая! — помолчав, проговорил отец. — Ни слова тебе не сказала, а душу перевернула! Это, брат, искусство! Ну, спи, сынок, утро вечера мудренее…

Глава ПЯТАЯ

Улетел, развеялся в бескрайних задонских степях северный ветер, и опять засияло над Ростовом весеннее солнце.

После уроков Лиза долго и упорно звенела во дворе колокольчиком, пытаясь приучить Тимошу пить молоко по звонку. «Условные, рефлексы» не вырабатывались: ежик все время норовил убежать под веранду.

— Ну куда же ты? — кричала Лиза. — Вот чудак! Это же не молоко, а настоящие сливки!

За ее спиной стукнула калитка. Она оглянулась, продолжая сидеть на корточках у крыльца. Во двор вошли трое — отец и следом за ним молодой, аккуратно выбритый мужчина, в ладно сшитом пальто мышиного цвета и темноглазая девочка лет четырнадцати-пятнадцати.

— Лизок! — громко сказал отец, увидев дочь, которой в эту минуту удалось вытащить ежа из-под крыльца. — Поди-ка сюда. Это же твоя двоюродная сестра! Катя! И двоюродный брат! Степа! Ну, целуйтесь, сестры! Что же вы?

— Очень милая у нас сестренка, дядя Костя, — снисходительно сказал мужчина, с улыбкой разглядывая Лизу и ежика. — Очень милая!

— Понимаешь, что случилось, Лизок? — продолжал отец возбужденно. — Выбежал я сегодня из депо папирос купить и вдруг вижу — идут по вокзальной площади вот эти двое! | Ты понимаешь, Лизок? Степа, оказывается, уже целый, год живет в Ростове вместе с Катей! Снимают полутемную комнату возле базара… Ах, Степан, Степан! И молчал, нахал эдакий! Нет, ты, братец, лучше не оправдывайся!

Мужчина развел руками.

— Да я и не знал, дядя Костя, что вы здесь живете. Честное слово! — У него был мягкий приятный баритон. — Вообще должен сказать, что в последние годы меня судьба по всей стране бросала.

— Чего это судьба так невзлюбила тебя?

— Да как сказать… Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше! А после смерти дедушки и Катюшу с собой вожу. Пришлось ее забрать из Тобольска.

— Да, да, — сказал отец. — Года три назад я писал в Тобольск. Мне ответили, что Катя выбыла в неизвестном направлении.

— Вот так и растеряли друг друга… Я почему-то думал, что вы в Таганроге живете.

— А я говорила, что в Ростове, — робко сказала Катя, — только я адреса не помнила.

— Ну, ничего, ничего, важно, что встретились наконец! — сказал отец и обнял Катю. — Значит, ты в магазине я работаешь, Степа?

— Да, в магазине стройматериалов. По строительным материалам я ведь специалистом считаюсь, дядя Костя.

На крыльцо выскользнула бабушка и застыла, не сводя глаз с Кати.

— Да неужто… неужто… — забормотала она срывающимся голосом. — Степа? Господи! И Катюша?

— И Катюша, бабуся! Меня-то вы помните, а вот как вы Катюшу узнали? Ведь никогда не видали!

— Да как же мне не узнать ее! Как две капельки на покойную мать похожа! Кровинушка моя сердечная! Дай я тебя обниму, сиротиночку!

Бабушка долго обнимала гостей, всхлипывала и вытирала глаза. Наконец взрослые ушли в дом; у крыльца остались Лиза и Катя.

— Это у тебя… ежик? — спросила после неловкого молчания Катя.

— Ежик, — сказала Лиза, — Тимоша…

Катя снова помолчала. Обе они не знали, о чем вести разговор.

— Я тоже люблю ежиков. Можно мне его подержать?

— Ну, конечно, — торопливо согласилась Лиза. — Бери, пожалуйста. Он уже совсем ручной.

За кустами сирени стукнула отодвигаемая доска в заборе. Лиза поморщилась и крикнула:

— Когда же вы, Петушков, перестанете через наш двор ходить?

Из-за кустов ответили:

— Детский… — по-видимому, Петушков хотел прибавить «сад», но вдруг запнулся и притаился за кустами, потому что на крыльцо' вышли Степан и отец Лизы.

— Уютная квартирка, но маленькая, — говорил Степан, продолжая начатый в доме разговор.

— Маленькая? Разместимся, Степа! — сказал отец и, взглянув на девочек, неожиданно прибавил: — Лизок, а ведь ты из своего платья выросла… Степа, ты посмотри, на Кате платье как платье, а у Лизы все коленки наружу.

— Это теперь модно, дядя Костя, — улыбнулся Степан.

— Не признаю я такой моды, — покачал головой отец. — Напомни, пожалуйста, бабушке, Лизок, чтобы она тебе новое платье справила.

— Знаю, знаю! — раздался на веранде голос бабушки. — Она, Костик, уже из всех платьев выросла! Вот пошью ей скоро новое… Идите обедать, милые!

Все пошли в дом. Последним двинулся Степан — он докуривал сигарету.

— Степан