Книга Дом на солнечной улице - Можган Газирад

базаре Тегерана, чтобы присмотреть за работниками. В то утро он остался дома трудиться над бухгалтерскими книгами.

– Вам с Мар-Мар пора собираться. Мы идем домой, – сказала мама́н.

– Но ака-джун хочет сегодня вечером рассказать нам про лошадку, – сказала я.

– Мама́н, ты обещала, что мы останемся на сегодня, – сказала Мар-Мар.

– Нет, не останемся. Баба́ не вернется сюда сегодня вечером. – Она собрала тарелки и замела крошки с ковра на скатерть.

– Но я хочу послушать сказку ака-джуна. – Я топнула ногой и принялась прыгать вверх и вниз на ковре.

– Нет! – нахмурилась мама́н.

Я бросилась к комнате ака-джуна. Я была обижена, и мне казалось в тот момент, что все относятся ко мне ужасно несправедливо. Мама́н, Лейла, Саба – и даже Азра, которая не попросила мама́н остаться. Я постучала в его дверь.

– Ака-джун! Ака-джун! – Он плохо слышал, так что я принялась выкрикивать его имя под дверью.

– Бийа то[7], – громко ответил он. В левой руке у него была ручка, а правая лежала поверх огромной книги с цифрами. Он посмотрел на меня поверх половинки очков и нахмурил широкий лоб. – Что такое, Можи?

– Мама́н хочет увезти нас прямо сейчас, – сказала я. – Она не разрешает нам остаться на ночь.

– Баба́ попросил вашу мать забрать вас домой, – сказал он.

– Но, ака-джун, ты пообещал прочитать нам сегодня сказку про лошадку. – Я залилась слезами. Всю неделю я хотела прийти в дом ака-джуна послушать его рассказы. Если мы уйдем, придется ждать еще целую неделю. – Ты можешь попросить мама́н остаться? Она твоя дочь. Она тебя послушает.

Он вздохнул, снял очки и потер свою почти лысую голову. Хоть я и была маленькой, я узнала признаки готовности поддаться на мою просьбу. Он вел себя строго и хотел сохранять облик вредного старика, но и близко не был таким.

– Ладно, – сказал он. – Позови мать.

Тем утром ака-джун прочитал нам с Мар-Мар «Коня из черного дерева». Азра на обед приготовила перловую кашу, а после мы уехали домой на небесно-голубом мамином «Фольксваген-жуке». Солнце растопило утренний снег, и дороги были покрыты слякотью. Мар-Мар уснула в машине, положив голову мне на плечо. Несколько прядей волос щекотали мне ухо, когда «Жук» подпрыгивал на снежных кочках. Ямочки появлялись у нее на щеках даже во сне. Машины ехали медленно и держались подальше друг от друга на светофорах. В сентябре я пошла в школу и потому могла прочитать слова на знаках, названия магазинов и надписи на стенах. Я знала улицы, по которым мама́н везла нас домой, как свои пять пальцев. Но в те дни улицы выглядели иначе каждый раз, как мы ехали по ним. Каждую ночь на стенах появлялись новые надписи. Бумажные плакаты клеились на фонарные столбы, а лавки на остановках были расписаны словами. Помню, что-то странное было в призыве, написанном на большинстве стен. Это было пожелание смерти из двух слов. Я знала первое – «смерть». Но я не могла прочитать второе – оно было написано как-то странно и почти всегда красной краской. Мама́н остановилась на светофоре на углу у старшей школы. На стене было граффити из той же огромной надписи.

– Мама́н, что написано красным в конце того предложения?

Она кинула на надпись быстрый взгляд из бокового окна.

– Это слово «шах», написанное вверх ногами, – сказала она. – Буквы «шин», «алеф» и «ха».

– Почему его так пишут? – спросила я.

Мама́н пожала плечами и не ответила на мой вопрос. Она никогда не отвечала, когда была занята чем-то еще. Мы в третий раз застряли на светофоре. Она нажала кнопку прикуривателя на панели, достала из коричневой кожаной сумочки сигарету «Уинстон» и подожгла ее накаленным прикуривателем, когда тот выскочил. Она сердито посмотрела на меня всезнающим взглядом через зеркало заднего вида и сказала:

– Не говори баба́, когда мы вернулись домой, чешм?[8]

– Чешм, мама́н, – сказала я.

Она глубоко затянулась сигаретой, переключила передачу и проехала перекресток.

Баба́ пришел домой поздно вечером вместе с солдатом, который нес огромную прямоугольную картонную коробку. К нам домой часто приходили молодые солдаты помогать мама́н по хозяйству. Им нравилось работать в доме, потому что она готовила вкусную еду, а работа по дому была намного проще работы в военной части. Мама́н посмотрела на баба́ с удивлением, когда солдат занес в парадную дверь коробку. Она велела нам отойти от двери, чтобы он нечаянно не стукнул нас этим загадочным объектом. Баба́ помогал ему, придерживая и направляя коробку с другой стороны. Солдат поставил ее в углу гостевой комнаты, прислонив к стене. Я в жизни не видела таких больших вещей. Мар-Мар попыталась заглянуть в узкую щель с края коробки.

– Принеси из кухни нож, – сказал баба́ солдату.

Тот принес острый нож и приблизился с ним к коробке. Мы боялись ножа и потому спрятались за диван, откуда наблюдали, как он режет картон. Через несколько минут появилась восхитительная деревянная рама картины. Следом копыта и ноги вороной кобылы на пастбище и наконец императорский портрет Мохаммеда Резы Пехлеви, шаха Ирана, развернулся в абсолютной тишине комнаты. Обряженный в посаженную по фигуре, богато украшенную форму, с усыпанной драгоценными камнями короной на голове, он прожигал нас взглядом, благосклонный и гордый.

– Что это такое? – спросила мама́н.

– Это… подарок от Его Высочества за годы службы в армии.

– Они согласились на досрочную отставку?

– Согласились.

В начале лета баба́ подался в аспирантуру в несколько университетов в Соединенных Штатах и в конце ноября получил ответ из Университета Алабамы, где учился его двоюродный брат. Когда он рассказал мама́н, та в полный голос расхохоталась и сказала, что он, должно быть, шутит. Она сказала, что они не могут всерьез принять сорокалетнего мужчину из страны на другом конце планеты. Баба́ показал ей официальное уведомление о зачислении с рельефной печатью внизу. Неделю спустя баба́ написал запрос о досрочной отставке в генеральный штаб армии, но никто – даже он сам – не верил, что его удовлетворят.

Мама́н глубоко вздохнула и замолчала. Солдат отдал честь, и баба́ отпустил его. После того как он вышел, баба́ оперся о дверной косяк и уставился на мама́н. Она подошла к картине и впилась взглядом в кричащую посреди спокойствия пейзажа корону шаха. Она обернулась и сказала:

– Я думала, они ни за что не примут твою отставку в такое сложное время.

Баба́ кивнул.

– Ну, ситуация для высокопоставленных офицеров опасная. Генерал-майор принимает прошения об отставке от тех, кто хочет уехать из страны.

– Значит, ситуация выходит