Книга Шерсть и снег - Жозе Мария Феррейра де Кастро

слушал. Взглянув на часы, он потерял терпение: «Почти девять часов! Поем я, не поем — раньше половины десятого не выберусь. А пока дойду, викарий может уже лечь спать». Отец почувствовал, что Орасио думает о чем-то другом, но продолжал свой рассказ, все тем же слабым, вялым голосом, как бы извиняясь, что ему приходится говорить.

Наконец уселись за стол. Орасио проглотил ложку супа, затем быстро съел второе блюдо и поспешно встал из-за стола.

Вскоре Орасио уже шагал по дороге, разделявшей поселок на две части. Неожиданно до него донесся голос его друга Анибала — тот с кем-то разговаривал. Орасио захотелось повидаться с ним, но сейчас он не мог задерживаться.

Дом отца Баррадаса, построенный из хорошо обтесанного камня, нештукатуренный, подобно крепостной стене, но украшенный горшками с геранью на каждом подоконнике, казался уснувшим. Уличный фонарь освещал весь фасад и не давал возможности различить сквозь дверную или оконную щель, есть ли внутри свет. Орасио заколебался, но потом робко постучал дверным молотком. Немного подождал, прислушался. «Сейчас не очень поздно — часы на колокольне Санта-Мария не прозвонили еще десяти». Подумал, что, не поговорив с викарием, не может принять окончательного решения, и постучал снова, с большей силой. Наконец послышались медленные шаги. Немного погодя дверь отворилась, и на пороге показалась сеньора Алисе, экономка викария, грузная и рыхлая сорокалетняя женщина.

Орасио скромно поздоровался, желая расположить ее к себе.

— Мне нужно переговорить с сеньором викарием… Он знает, в чем дело… Если это только удобно…

Алисе предупредила:

— Сеньор викарий, наверное, уже не сможет принять тебя сегодня. Но я пойду узнаю…

Она вошла в дом и вскоре вернулась:

— Что я говорила! Сеньор викарий сказал, чтобы ты пришел завтра.

— В котором часу?

— Эх… этого он мне не сказал. Но лучше всего к вечеру.

Орасио поблагодарил, попросил извинения за беспокойство, пожелал доброй ночи и зашагал обратно. Он шел, досадуя: «Значит, если разговор с викарием ни к чему не приведет, мне уже не удастся завтра воспользоваться грузовиком, чтобы съездить в Ковильян. А другой грузовик пойдет только через три дня».

Орасио еще не завернул за угол, когда услышал призывное «пст, пст, пст!» Он повернулся. Сеньора Алисе стояла в дверях и звала его.

Как только он подошел, экономка сказала:

— Сеньор викарий вспомнил, что завтра у него весь день занят. После мессы ему надо будет поехать на свои земли в Самейро. А вечером он служит новену, так что заходи уж сейчас…

Орасио разволновался: он впервые переступал порог дома священника. Алисе шла впереди, покачивая бедрами. У освещенной двери она остановилась:

— Входи!

Он прошел в комнату и сразу увидел отца Баррадаса. Викарий, с зубочисткой во рту, старался поудобнее устроиться в глубоком кресле с подлокотниками. Это был рослый мужчина, еще более полный, чем его экономка. На круглом лице с красными щеками, толстым носом и отвислыми губами виднелись маленькие живые глазки. Викарию было пятьдесят четыре года, но Орасио, который в детстве причащался у него и несколько раз исповедовался, всегда считал его стариком.

Отец Баррадас в ответ на приветствие Орасио спросил, вынув изо рта зубочистку:

— Когда вернулся?

— Сегодня, сеньор викарий.

Священник смерил его взглядом с головы до ног и благодушно заметил:

— Военная служба пошла тебе на пользу. Ты даже вроде вырос. И научился грамоте, как упоминал в своем письме…

— Простите, сеньор викарий, мою дерзость. Если уж говорить правду, то в письме было полно ошибок… — Орасио смутился и принялся вертеть в руках шляпу.

Однако священник успокоил его, сказав, что ошибок в письме не заметил, и юноша приободрился.

— Прошу меня простить, но я поразмыслил и понял, что у меня нет никого, к кому бы я мог обратиться с такой просьбой. Я все колебался, хотел написать сеньору Мартинсу, не возьмет ли он меня к себе на фабрику… Но потом решил, что без рекомендации он меня не примет… Поэтому я и написал вам, сеньор викарий, так как вы друг бедных…

Орасио с детства привык уважать священника, который был связан с богом, обладал большими познаниями, принадлежал к другому классу и пользовался влиянием среди прихожан — половина поселка была как бы его вотчиной. Когда он находился в армии, влияние викария на расстоянии ослабело, тем более что один солдат, богохульник, что ни день рассказывал ему всякие непристойные истории про монахов и попов. Однако сейчас Орасио овладела прежняя робость. Стоя перед отцом Баррадасом, который продолжал сидеть, положив свои толстые, пухлые руки на подлокотники кресла, он чувствовал себя скованным, стал запинаться. Священник слушал его внимательно, он был заметно огорчен.

— Я пытался выполнить твою просьбу, — начал викарий, когда Орасио умолк, — как только получил от тебя письмо. Поговорил с сеньором Мартинсом, как ты меня просил. Говорил также с сеньором Фрагозо и только вчера беседовал о тебе с сеньором Кабралом. Но все они ответили мне почти одно и то же. У них набран полный штат, и люди им не нужны. В прежнее время они нанимали сколько хотели учеников, но теперь запрещено иметь их больше двадцати процентов от числа рабочих. Если на фабрике сто рабочих и служащих, то нельзя иметь больше двадцати учеников… Понятно?

Орасио утвердительно кивнул головой. Отец Баррадас продолжал:

— Очень сожалею, что не сумел тебе помочь. Я собирался поговорить с некоторыми фабрикантами из соседнего прихода, но сеньор Кабрал сказал, что это бесполезно. Дело в том, что по закону хозяева должны оплачивать четыре дня в неделю, даже если нет работы. Поэтому никто и не хочет держать лишних работников. Кроме того, владельцы предприятий не любят делать добро для своего ближнего, если он из другого прихода.

Священник замолчал. Орасио стоял, опустив голову.

— Да, кстати! — снова заговорил Баррадас, как будто его вдруг осенила мысль. — Почему ты больше не хочешь быть пастухом? Такая чудесная жизнь! Недаром она нравилась святым и в древности ее воспевали поэты! — голос священника стал задушевным, как будто он сам мечтал о такой жизни. — Сверху небо, вокруг чистый воздух, восход солнца, который так красив в горах… ночь, звезды… Разве ты не видел в алтарях фигурок пастушков со свирелями? Нет сомнения, древние поэты были правы!

— Я хочу жениться, — заговорил Орасио, — поэтому-то и надумал переменить работу. Оставаясь пастухом, я не заработаю на жизнь… Другое дело, будь в стаде мои овцы… У семьи, как вам, сеньор викарий, известно, ничего нет… Я уже взрослый, хочу работать, только не знаю, куда податься. Родители не дали мне образования, но теперь я кое-чему научился и