Книга Терминатор 1938 - Алексей Николаевич Осадчий

словишь от тётки массу неприятностей. Лучше рязанские байки записывать, чем колымские сочинять. Свяжешься с дурой, пойдёшь вслед за комбригом, время непростое.

— Понял, Тём (назвался конспирации ради Артёмом) понял. Но жалко.

— Жалко у пчёлки.

— Про пчёлку знаю. Но вот это — «кукухой поехала», откуда?

— Наше, гомельское. Только говорят про дурачков, мол, «кукушка клюнула». А я творчески совместил с поехавшей крышей.

— Молоток!

— А то! Подрасту — кувалдой стану!

— По какой части трудишься?

— По комсомольской линии.

— Поня-я-я-я-ятно.

— Что тебе понятно, филолух? Я секретарь комсомольской ячейки речного порта, а по специальности плотник. Причалы ставим, пристани ладим, все дела. Вот, командировали в Москву по комсомольской путёвке, на строительство метро, а я и рад — в порту неделю как парторга забрали, главного инженера, механика. Лучше уж на новом месте перекантоваться.

— Да, — посмурнел «Шурик», — твоя правда, Артемий. У меня в Большом Каретном комната приятеля пустует. Володька, коллега-аспирант на Амур укатил, до Нового года точно на Дальнем Востоке проваландается. И привёл бы я в ту комнатку Инессу, допустим, уговорил на приключение. А у соседей тамошних ушки на макушке. И всё, уехал бы с «женой комбрига» дальше Вовки и дольше лет на десять.

Свободная комната крайне заинтересовала, это я удачно разговорил «товарища Шурика».

— А двинули, камрад Боровиков, в вагон-ресторан, посидим, хоть денежку красиво прогуляю. В Москве перспективы не особо радужные, впереди маячит лишь работа до упада да отсыпные в общаге.

— Идём, — обрадовался фольклорист, — позовём даму?

— На кой? Видишь, она летунов охмуряет. Авиаторы парни отважные и лихие, возьмут мадам Инессу на абордаж прямо в поезде, спорим?

— На абордаж это про моряков.

— Какой же ты занудный, Шура. Тогда на таран! Таран сгодится?

В вагоне ресторане чудом заполучили угловой столик на два места, в заведении на колёсах широко гуляли вояки, что интересно — вперемешку сидели кавалеристы и танкисты. По разговору стало ясно — часть офицеров-кавалеристов переучилась на «керосинки» теперь подтрунивает над друзьями из «навозных дивизий». Но по доброму подтрунивает, дракой и не пахнет, да и пьют защитники СССР умеренно, больше разговоры разговаривают про футбол и рекорды советских лётчиков. Что бесит — курить можно прямо за столиками, чем народ активно пользуется. И хотя организму с внедрённым «Слиянием и Контролем» никотиновые атаки абсолютно по барабану, откуда то «из глубин» из прежней жизни так и не закурившего человека, поднимается дичайшее раздражение. Стоп, геноссе Новиков, нам ещё надо технично развести Шурика на комнату, ту, что на Большом Каретном.

В принципе, собиратель песен и тостов уже «готов к работе» и понудить Александра Александровича Боровикова выполнять указания попаданца-иновременца как два пальца об асфальт. Но провернуть сию комбинацию следует красиво, тем более собиратель пословиц и поговорок архидружелюбно настроен к нечаянному спутнику.

Триста грамм водки усидели быстро, Шурик заказал ещё двести, но по секундной заминке чувствовалось, прикидывает «наличие наличности». Поиздержался в творческой командировке, понятное дело. Тэкс, приступим к решению квартирного вопроса.

— Саня, а пока налито, но не выпито, хочешь песню про Белоруссию, душевную и лирическую.

— Подожди секунду, я всё записываю, — засуетился с блокнотом Шурик. Ну точно — предтеча гайдаевского персонажа!

И я грянул. Шёпотком, чтоб остальные посетители вагона-ресторана не слышали.

Живёт в белорусском полесье

Кудесница леса — Оле-е-е-ся.

Считает года по куку-у-у-шке,

Встречает меня-я на опу-у-ушке

Олеся, Олеся, Олеся!

Так птицы кричат,

Так птицы кричат,

Так птицы кричат

В поднебесье.

Олеся, Олеся, Олеся.

Останься со мною, Олеся,

Как сказка, как чудо, как песня.

Хватило и первого куплета с припевом, судя по «глазам в полтинник» товарища Боровикова, хит «Сябров» зашёл и в насквозь нелирическом тридцать восьмом.

— Это, это ты написал?

— А то кто ж⁈ Чего ради и в Москву на метрострой решился поехать, может и получится к Дунаевскому Исааку Осиповичу пробиться. Не всю же жизнь в плотниках ходить. А метро, по правде, ерунда, лишь бы в Москве закрепиться!

— Э, Артемий, — пьяно, с небольшим, но таки столичным снобизмом и снисходительным пониманием-сочувствием к амбициозному провинциалу проговорил Шурик, — ты категорически не прав! Пойми, чудак гомельский, за метрополитеном будущее. Первые строители все сегодня передовики и орденоносцы. Кто на инженеров пошёл учиться, кто по партийной линии двинул. Станций в московском метро будет несколько сотен, работе конца-края не видать! А выйдешь в передовики, запросто и песни в народ пойдут. Дунаевский чужаков не привечает, зря надеешься.

Ага, так и побежал к Исааку Осиповичу. Семейство Дунаевских чуть позже нарекут «еврейской музыкальной мафией в еврейской музыкальной мафии», как же — пять, ПЯТЬ родных братьев и все дирижёры да композиторы. Я ж чисто для затравки, для перехода к теме аренды комнаты на Большом Каретном и напел «Олесю» лирическим шёпотом, да как напел — словно вокалисты «Сябров», с их душевностью, с их интонациями!

Вопрос по комнате удалось утрясти даже не прибегая к ментальному воздействию, славный парень Шура Боровиков не прочь на пару дней, ну ладно, на неделю, предоставить жилплощадь командированного друга новому знакомцу. Правда с условием — баб не водить (да и не дадут Володькины соседи, склочники ууууууу какие) и пятнадцать полновесных советских рублей в качестве оплаты. Ого, да не такой уж и рохля товарищ Шурик, деловой человек. Набрался опыта в белорусских местечках, частушки собирая и с евреями за жизнь толкуя.

— Добро, только тогда за месяц постоя даю цельных полста. Не жадись, частушечник, тебе чистый навар, комната всё ж равно простаивает, а соседям по коммуналке скажем — брат троюродный, в институт на заочное приехал, скоро в общежитие студенческое переселюсь. Хочу спокойно отоспаться перед метростроевскими тяжкими буднями.

На том и порешили, проходя обратно в свой вагон, мельком отследили Инессу, изрядно выпившую, нервно похохатывающую в купе лётчиков. Эх, грехи наши тяжкие…

Столица встретила прохладой и мелким дождичком, скорее даже моросью. Однако прибарахлиться необходимо уже сейчас, щеголять в гимнастёрке в начале сентября конечно можно, тем более я на порядок морозоустойчивее обычных граждан, но архиподозрительно.

Страдающий с похмелья Боровиков, заполучив половину оговорённой суммы возликовал и предложил прямо на вокзале «раздавить померзавчику». Но влекомый железной рукой и волей попаданца вынужден был «товарищ Шурик» сопроводить «Володиного брата» до коммуналки в Большом Каретном переулке и представить соседям.

Словоохотливый и обходительный старичок Михаил Сергеевич Поткин (урождённый Моисей Соломонович) быстро ввёл в курс событий, на общей кухне и в шести комнатах квартиры под нУмером восемь происходящих. Самыми «крутыми» по местоположению и звукоизоляции (подальше от сортира и с одной капитальной межкомнатной стеной) числились «метры» семейств Щёлоковых и Смирницких. Моему же «кузену» Вольдемару не повезло — комнатка махонькая, пенал менее 12 квадратов (чуть позже просканировал временное пристанище глазом киборжьим, действительно 11,4 квадратных метра) и расположена между Щёлоковыми и запойным пролетарием Василием Кандыбиным. А «стенки» —