Книга Дети радуги - Николай Иванович Сладков

ярко-рыжий и очень заметный. А голос скорее похож на гусиное гоготание, чем на утиное кряканье. И гнёзда устраивают не на кочках, не под кустами, а в… пещерках и норах! И не на болоте, как это уткам положено, а в голой степи, а то и на высоких горах! Если в горах - то в пещерках и трещинах скал, если в степи - то в брошенных норах сурков и лисиц. А то и в старой обрушившейся могиле…

Достаётся потом бедным утятам! Прыгай со скалы, растопыря парашютиком лапки, или выдирайся из тесной и тёмной норы. Да ещё и топай за старой уткой по горам и долам, по камням и колючкам.

Старики ведут молодёжь к воде: хоть они и странные, но всё же утки! И носы у них, чтоб щелокчить, и перепонки на пальцах, чтоб плавать, - как и положено водоплавающим. И без воды им не обойтись.

СИНИЕ ГОРЫ

Издали все горы синие. Ярус за ярусом, всё выше, всё дальше, всё размытей и голубей. Манящая даль синих хребтов, невесомо плывущих в небе.

Идёшь, идёшь, а синие горы не приближаются, а как бы поднимаются ввысь. И нет уже сил, а они всё такие же недосягаемые и далёкие.

Но вот, наконец, подножие; горы закрыли небо и нависли над головой. И видно теперь - не синие они, а разные. Зелёные, бурые, рыжие. И нет даже двух одинаковых гор: ни цветом, ни видом, ни высотой.

Что ни гора - то свой мир. Мир необъятный, как вся земля. И от подножия до вершины - как от экватора до полюса. Пустыни и степи, луга и тундры, леса лиственные и леса хвойные, вечные снега и льды.

Земля, вставшая на дыбы! Облака и птицы в горах пролетают глубоко под ногами, а водопады и реки, бывает, шумят высоко над головой. Можно пройти под радугу, как под арку. Можно наяву парить в облаках. И можно даже дотянуться до звёзд. И все времена года перед глазами - от лета и до зимы.

С вершины горы вся красота земли как у тебя на ладони. А вдали - снова горы. Снова хребет за хребтом, снова всё выше, всё дальше, всё размытее и голубей. Конца-краю не видно синим горам.

ЖАРКИ

Жарки - лучше не скажешь! Густо-оранжевые, яркие, жаркие - как огоньки среди густой и сочной травы. Знакомые нам кубышки или купальницы, но преображённые, перекрашенные новым местом, вставленные в оправу из синих гор.

Когда чего-нибудь очень много, это «много» теряет цену и привлекательность. Но не цветы! Волнуют и радуют красные разливы маков и жёлтые - лютиков, голубые от незабудок низины и оранжевые от калужницы берега ручьёв. А белые от подснежников опушки и белые от ромашек поля? Или вот эти жарки на лугах - увидишь и остановишься. И не захочется уходить. И сколько бы ни смотрел - никогда не примелькаются, не надоедят.

И зимой о них вспоминаешь, ждёшь новой встречи. И не терпится снова увидеть их, снова постоять, посмотреть или пройти по золотым от купальниц лугам.

КОЗЫ

На горных осыпях редко бывает тихо. Без конца там что-то сыплется, шуршит, постукивает. Горцы говорят, что это шепчутся камни. Водой их подмывает, выдувает ветром, то раскалятся на солнце, то остынут в тени - вот и шепчутся.

Но когда на осыпь выходят козы - тут уж камни не шепчутся, а стучат и шумят вовсю!

Со звоном течёт плитняк из-под козьих копыт, катятся, постукивая, обломки. И получается стройный звон, словно козы играют на ксилофоне. И на рассвете это позвякивание камней звучит лучше всякой музыки. А всего-то вроде и дела - козы идут по осыпи, а за ними скачут лобастенькие козлята.

Но не простые козы идут, а дикие. Дикие козы в диких горах. Идут под музыку осыпающихся камней.

БУРУНДУК

Кабан ограбил бурундука; обидел верзила младенца! Сквозь землю унюхал бурундуковую кладовую, вспорол бивнями дёрн, разрыл рылом нору и по-свински зачавкал. Кедровые орешки, отборные жёлуди, семечки подсолнуха, зёрна пшеницы - всё подчистую слопал. Хоть бы зёрнышко оставил бурундуку.

А бурундук всю осень по семечку собирал. Искал, выбирал, носил. Укладывал, перекладывал, перебирал. Что бы всё было самое лучшее, самое спелое. Чтобы не отсырело, не заплесневело, не проросло. Зимой спал и не трогал, на раннюю весну берёг: ранняя весна в лесу самое голодное время. И вот остался ни с чем.

Кабан-свинья посопел, попыхтел и побрёл себе, сыто похрюкивая. А голодный бурундук сидит на ветках и с горя посвистывает.

ПЯТНИСТЫЕ ОЛЕНИ

За красоту их назвали - олень-цветок. Сперва красота чуть не погубила их: каждый охотник хотел добыть такого красавца. А теперь красота их спасает: все хотят видеть оленей, которых называют цветком. И пятнистых оленей расселили по всей стране.

Встреча с ними - волнующее событие. Вдруг среди переплетенья ветвей и листьев возникнет стройное чудо и тут же опять растворится в трепете теней и бликов. А если увидите оленёнка - надолго запомните. Лёгкий топоток, шорох, и вот на поляне стоит телёночек на широко расставленных ножках. Тёмные, чуть выпученные глаза, влажный широкий нос и два большущих плюшевых уха. А красно-бурое тельце в золотых солнечных зайчиках. Не зверёныш среди зелёной травы, а чудо-цветок. Цветок-оленёнок.

ЧЕЧЕВИЦА

Не так уж мало птиц, которые сами себя называют. «Кек-лик, кек-лик!» - квохчет кеклик - горная куропатка. «Удод-удод!» - кричит удод. «Ку-ку!» - кукует кукушка. Вот и чечевица: красноголовый самец то и дело выкрикивает: «Чечевица? Чече-вица?»

Кричит разборчиво и понятно, но как-то странно, словно не сообщает, а спрашивает: «Чече-вица?» Словно сам не очень уверен, чечевица он или нет.

Но всё так и есть - чечевица. Как просянка, овсянка и коноплянка. Только тех за их излюбленную еду так назвали, а чечевицу - за голос.

Песню-крик чечевицы ребята передразнивают по-разному. И «Витю видел?», и «дядя Митя?» и «что-то вижу!» Недолго слышится крик чечевицы - месяца два в году. Позже всех она