Книга Встретимся в раю - Хейне Баккейд

– Как близкие относятся к тому, чтобы поговорить с нами?

– Роберт встречался с родителями одной из пропавших девочек, они ценят любую помощь и рады, что о деле просто не забыли.

– А вторая девочка?

Милла качает головой. – У нее нет родственников.

– Никого?

– Совсем. Кстати, у меня есть для вас папка. Лицо Миллы исчезает за экраном, и я слышу, как она копается в одном из ящиков письменного стола, а затем появляется снова. Она медлит секунду и двигает папку ко мне.

– Почему она его убила? – спрашиваю я и беру в руки папку с пометкой Роберт Риверхольт. – Жена Роберта. Почему она застрелила его?

Милла собирается сказать что-то, но качает головой. Перебирает прядки волос между пальцами. – Камилла была больна, – наконец говорит она.

– Больна?

– Боковой амиотрофический склероз – дегенеративный синдром, парализующий нервы в позвоночнике и мозге. Ей поставили этот диагноз, когда Роберт еще работал в полиции. Он рассказывал, что они уже собирались расходиться, но он решил остаться с ней, насколько хватит сил. В конце концов он не выдержал.

– Значит она убила его потому, что он собирался оставить ее?

– Да, – коротко отвечает Милла и частично отворачивается от меня к книгам на стенной полке. – Она не могла жить без него.

– Почему полиция считает, что пропавшие девочки уехали на Ибицу? – спрашиваю я, листая папку Роберта по делу об исчезновении.

– Девочки и раньше убегали. – Милла кашляет, когда мы наконец встречаемся взглядами. – Тогда они поехали на Ибицу.

– Ладно, – я продолжаю листать папку. – Так какой у нас план?

– Завтра мы с вами едем в Хёнефосс навестить тот детский дом, а также мать Сив, одной из девочек. Они ждут нас.

– Зачем? – я кладу папку на стол между нами.

– Что зачем?

– Я хочу сказать, если мы не будем ничего расследовать, если все, что нам нужно сделать, – порыться в посмертной памяти об этих двух девочках, зачем тогда вам нужен я, или Роберт до меня? Разве это не то, что писатель может сделать сам, сидя здесь, в своем кабинете?

Милла долго смотрит на меня и наконец кивает в сторону моего шрама, начинающегося от глаза и бегущего по впадине между челюстью и скулой, где он прерывается, а затем дополняется рассеченной верхней губой, которая никогда не касается нижней, даже если рот закрыт.

– Откуда у вас это?

– Авария. – Я отворачиваю от нее изуродованную сторону лица. – Ульф говорит, мне больше не нужно об этом говорить.

– Болит?

– Только когда я один. Или вместе с другими.

Она наконец улыбается.

– Вы правы, – говорит она, откидываясь на кресле. – На самом деле я могла бы написать все сидя здесь. Прочитать в интернете о делах об исчезновении, потом выбрать несколько подходящих персонажей из бессознательного, дать им имена, лица и истории. Но это дело другое.

Она собирается сказать еще что-то, но вместо этого вздыхает и отворачивается к окну, за которым кроны деревьев слабо покачиваются на ветру, задувающем с моря.

– В каком плане другое?

– Просто оно другое, – повторяет Милла и несколько раз с усилием моргает. – Кстати, Йоаким вам все обустроил в лодочном домике, – продолжает она и указывает на лес, находящийся ниже ее писательской гостиной. Там я вижу контуры белого здания, прямо у прибрежных скал. – Начнем работать завтра утром.

Глава 7

Гостиная в лодочном домике обставлена комплектом плетеной мебели. Из огромного панорамного окна открывается вид на море. Единственное, что относится к морской атрибутике в комнате, – какие-то сокровища морей, висящие на белых стенах и на открытых балках потолка. Я усаживаюсь в одно из плетеных кресел и начинаю листать папку, которую дала мне Милла. В ней множество газетных вырезок, фотографии пропавших девочек и документы по делу.

Сив и Оливии было по пятнадцать, когда они исчезли из детского дома недалеко от Хёнефосса шестнадцатого сентября прошлого года. Последний раз их видели, когда они садились в неустановленную машину у автобусной остановки рядом с детским домом. Полиция полагала, что они уехали на Ибицу: девочки уже убегали туда однажды, и тогда их вернули домой с помощью полиции и организации по охране детства неделю спустя. Но на этот раз не было зарегистрировано ни единого следа с того самого утра, как они сели в машину и исчезли.

Я беру фотографии пропавших девочек. У Сив светлые волосы до плеч и узкое лицо с толстым слоем косметики, а у Оливии короткостриженые густые волосы цвета воронова крыла, резко выступающие скулы и красивые глаза, подчеркнутые широкими стрелками. Все снимки Сив и Оливии практически идентичны: две девочки-подростка с чрезмерным макияжем и выражением лица «да пошло оно все к черту» – статичная маска, как у модели в журнале, с обязательными губами уточкой и широко раскрытыми глазами куклы. Только взгляд каждой из девочек не вписывается в этот образ: слишком холодный и безжизненный. В таком взгляде читается, как много они видели, пережили и потеряли.

От осознания того, что мы даже не будем расследовать это дело, мне становится только хуже – я деградировал до того, что вынужден копаться в человеческих судьбах в поисках интересной истории. Мне вдруг пришло в голову: все, что принесет мне грядущая неделя с Миллой Линд, – лишь продолжение цепи неудач.

Я кладу фотографии на стол и откидываюсь на спинку кресла. Фрей так и не вернулась, даже после того, как меня выписали из больницы в Трумсё и я приехал домой в Ставангер. Ульф говорит, это знак того, что повреждения мозга в миндалевидном теле[10] не ухудшилось, и добавляет, что место Фрей в могиле и она не ледяной кусок плоти, который я мог бы вызвать на свет божий оксикодоном и бензодиазепинами. Он считает, что отсутствие таблеток и Фрей сделало меня одиноким, что я ржавею от недостатка общения. Я мог бы сказать про себя, что я один, а не одинок, и здесь есть разница, но мы оба знаем, что проблема на самом деле не в этом.

Меняя положение в кресле, я вновь бросаю взгляд на фотографии Сив и Оливии на столе.

– Куда же вы собирались в тот день? – бормочу я, затем отворачиваюсь и закрываю глаза.

Глава 8

Этого дня я ждала с тех пор, как мне исполнилось три года. Сив беспокоится, стоит рядом со мной, курит, сжимая пустую сигаретную пачку, и одновременно говорит. Солнце уже встало, от его тепла тает иней на замерзшей траве около автобусной остановки. Скоро его лучи достигнут парковки на другой стороне дороги, где под окнами общей комнаты стоит машина сторожа.

Я открываю рюкзак. Там практически ничего нет. Сив загрузила свой игрушками, косметикой и одеждой, а мой почти пуст, потому что я знаю – вечером, когда солнце сядет, все это старое барахло уже не будет абсолютно ничего значить. Этот осенний день – единственное, что имеет хоть какой-то смысл, потому что он первый и в то же время последний.