Книга Ритуал последней брачной ночи - Виктория Платова

Я в очередной раз поймала себя на мысли о том, что Стасзнал, что делает, когда расставлял силки: ловля на живца, вот как этоназывается.

— Вы ведь ушли, — продолжал настаиватьэстонец. — Почему вы ушли?

— И того, что я услышала, было достаточно, —ляпнула я первое, что пришло в голову. — Ваша музыка разрывает мне сердце.

Мое насквозь лживое, да еще приправленное подобострастнойлестью объяснение было шито белыми нитками, но Олев Киви с готовностью клюнулна него. И не выказал никакого желания расстаться со мной.

— Вам нравится виолончель?

Я внутренне содрогнулась, но сумела взять себя в руки:

— Мне кажется, в этом инструменте заключена душасоздателя. — Господи, откуда эти тексты? Моментально перебрав в уме всехсвоих клиентов, я остановилась на сидящем в Крестах Лешике, и происхождениефразы моментально прояснилось.

«Мне кажется, в этом инструменте заключена душаСоздателя», — именно так высокопарно Лешик отзывался о своем члене.

Но Олев Киви знать не знал бедолагу Лешика, а тем более егочлен, — и посему челюсть его благодарно отвисла: он оценил красотуформулировки.

— Я не могу вас отпустить… Вот так просто…

— Мне пора, Олев. Мне правда пора…

Я поднялась, пресекая дальнейшую дискуссию, и поплыла квыходу, профессионально покачивая бедрами. Олев Киви по-настоящему испугалменя: безобидное интеллектуальное болотце, в чреве которого нет и не будетспасения. Следовательно, задача номер один: унести ноги. Унести ноги и спихнутьнеудачу с Олевом на форс-мажорные обстоятельства.

Покинув ресторанный зал, я облегченно вздохнула инаправилась в женский туалет. Но особенно рассиживаться на отдающемгинекологической стерильностью унитазе не пришлось: в дверь робко постучали.

— Кто там? — глупо спросила я и на всякий случайподтянула колготки.

— Я, — вкрадчивый голос принадлежал мужчине. Но неОлеву Киви, это точно.

— Это дамская комната, уважаемый. — Мой голоспредательски дрогнул.

— Нужно поговорить.

Я с чувством спустила воду и распахнула дверь. И едва незашибла криминального репортера Сергея Синенко.

— Какого черта? — Я даже не удивилась егопоявлению в женском туалете; в поисках материала для своих подметных статеек онвлез бы куда угодно, даже в доменную печь. Что уж говорить об отхожем месте —так, легкая разминка в стиле «диско».

Юродивый от журналистики смотрел на меня умоляющими глазами.

— Вы разговаривали с виолончелистом, я видел.

— Ну и что?

— Познакомьте меня с ним… Редакция оплатит ваши услуги.

— Сколько? — по-мясницки грубо подошла к вопросуя.

— А сколько нужно?

Я с трудом подавила в себе желание назвать сумму иавтоматически перейти в разряд обслуги желтой газетенки. Кем-кем, а шлюхой отмасс-медиа мне быть еще не приходилось.

— Пустой разговор, Сергуня, — я потрепалажурналюгу по впалой обросшей щеке. — И покинь помещение, пожалуйста. Иначедонесу на тебя, как на извращенца.

Но даже на этом Сергуня не успокоился. Он заговорщицкизакатил глаза и всучил мне свою потрепанную визитку.

— На всякий случай… Если передумаете. Я по привычкесунула визитку в декольте платья имени Аллы Кодриной и двинулась к выходу.Синенко едва поспевал со мной.

— Мы хорошо платим за конфиденциальнуюинформацию, — продолжал увещевать он.

— На здоровье.

— У вас с ним близкие отношения? — неожиданноозарило Синенко, и вот тут-то я начала беспокоиться по-настоящему.

Ошибкой было уже то, что я заговорила с этим хмырем. Нетникаких гарантий, что завтра его клоачное издание не выйдет с моей физиономиейна первой странице.

Я так и представила себе огромный заголовок: «В постели свиолончелью».

Я оторвалась от репортера и почти коснулась спасительнойручки двери.

— Эй, — крикнул он. — Подождите! Вы что-топотеряли…

Черт меня дернул обернуться — и Синенко щелкнулфотоаппаратом. Старый, но безотказно действующий трюк. Попалась.

Я приблизилась к изобретательному Сергуне с самойочаровательной улыбкой, на которую только была способна, — и с ходуврезала ему по яйцам. Но это был лишь утешительный приз: хорошо тренированныйжурналистский пах стойко перенес удар. На ногах Синенко удержался, контроля надсобой не потерял, и фотоаппарат остался вне зоны моей досягаемости.

— Ублюдок, — сказала я. Впрочем, без всякогоосуждения.

— Сука, — не остался в долгу репортер, а потомпочтительно добавил:

— Надеюсь на дальнейшее сотрудничество…

Я хлопнула дверью, рысью пробежала по холлу и спустя минутуоказалась на улице. Вышколенный швейцар тут же распахнул передо мной дверцутакси. Я плюхнулась на заднее сиденье и перевела дух. Вечер удался, ничего нескажешь.

Шофер, здоровенный детина, тронул машину с места.

— Улица Верности, — запоздало пискнула я. И тотчасже задрожала всем телом. В углу салона, сжавшись в комок, сидел Олев Киви. Язажмурилась, досчитала до десяти и снова открыла глаза: сначала один, а потомдругой. Но Олев Киви не исчез, наоборот, выдвинулся из тени и теперь нависалнадо мной, как ночной кошмар.

— Простите, — голос его звучал глухо. И мольбы опрощении было в нем меньше всего.

— Что это значит? — Я сдвинула колени: ни дать нивзять целомудренная разрядница из секции по настольному теннису.

— Я не смог… Я хотел отпустить вас… Но не смог.

— Остановите машину.

— Выслушайте меня… Варя.

— Остановите машину. Или вы хотите, чтобы я выпрыгнулана ходу?

Сцена была та еще — невинная крошка и коварный соблазнитель.И я подумала — да-а…

Черт возьми, игра в целибат иногда может увлечь, даже еслиты шлюха со стажем и на тебе клеймо негде ставить.

Олев Киви слегка кивнул головой, и шофер ударил по тормозам.

— Чего вы от меня хотите? — спросила я.

— Я…я не знаю…

Не очень умно, но, во всяком случае, честно.

Он действительно не знал, что делать с женщиной, так живонапомнившей ему покойную жену. Должно быть, у Стаса завелись неплохиеинформаторы, и все было неслучайным: ряд и место в филармонии, мускат«Миральва», нелепое платье и такая же нелепая стрижка.

И перстень.

Интересно, как к Стасу попал перстень? И зачем емувиолончелист, даже с мировым именем?