Книга Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194 - Джон Джулиус Норвич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мужчина или мальчик, Стефан оказался для королевы той самой опорой, в которой она нуждалась среди всех своих тревог; а ей, в свою очередь, не составило труда убедить его, обещая власть, богатство и почет ему и его спутникам, отложить на неопределенное время паломничество и разделить с ней заботы правления. С самого начала Стефан выказал себя человеком способным и энергичным; что не менее важно – и необычно для Сицилии, – он оказался неподкупен. Маргарита была им очарована. В ноябре 1166 г., спустя два месяца после его прибытия в Палермо, она назначила его канцлером.
Это назначение, как и следовало ожидать, вызвало бурю протестов. Прошло более столетия с тех пор, как нормандцы вторглись на остров, тридцать шесть лет с момента основания королевства. Сицилийцы начинали ощущать себя единым народом и негодовали, видя, что все чаще главные и наиболее выгодные посты отдаются чужестранцам. Маттео из Аджелло, как оказалось, не был единственным во дворце, кто мечтал о месте канцлера. Кроме того, пока должность оставалась вакантной, доходы канцлера делились между членами королевского совета. Возвышение Стефана, таким образом, нанесло удар не только по их амбициям, но и по их достатку.
Ни к одному новому канцлеру не относились так. Стефан прибыл, как мы помним, с тридцатью семью рыцарями; в следующие месяцы и другие приехали из Франции, чтобы к нему присоединиться, так что вскоре двор и административный аппарат стали скорее французскими, нежели сицилийскими. Наверное, вполне естественно, что молодой человек предпочитал окружать себя людьми, которых он знал, чей родной язык он понимал; но не менее естественно, что те, кто пострадал от перемен, сопротивлялись им; тем более что многие из друзей канцлера – особенно обладатели сицилийских фьефов – вели себя удивительно бесцеремонно, обращаясь с населением как с низшей расой и вводя везде французские привычки и обычаи без оглядки на местные нравы.
При этом Стефан был идеалистом. Ему могло не хватать чуткости и тонкости, но он искренне хотел сделать Сицилию лучше и не терял времени при проведении реформ, которые считал необходимыми. Первым делом он обратил внимание на нотариев – и еще больше настроил против себя Маттео из Аджелло, подвергнув один из докладов публичному разбору; затем он по очереди занялся судьями, местными чиновниками и кастелянами, принимая строгие меры против любой несправедливости, где бы он с ней ни сталкивался. «Он никогда, – пишет Фальканд, – не позволял людям, обладающим властью, угнетать своих подчиненных, никогда не закрывал глаза на обиду, нанесенную бедняку. Таким образом, молва о нем быстро распространилась по королевству… так что люди видели в нем ангела утешения, посланного с Небес, чтобы вернуть золотой век».
Даже если сделать скидку на выспренность стиля, тенденциозность хрониста и катастрофическую нехватку надежных источников, трудно избавиться от мысли, что Маргарита была изначально права в своем решении пригласить управлять королевством человека извне. С реформами явно запоздали; и в атмосфере постоянных разногласий и всеобщего недоверия ни один сицилиец – рожденный на острове или давно здесь живущий, – не сумел бы произвести их. Стефан, как лицо незаинтересованное, имел возможность это сделать и, будучи человеком твердым и мужественным, преуспел. Но при этом, как бы ни относились к нему вначале, неизбежно должен был навлечь на себя ненависть своих сицилийских подданных; и хотя его предпочтение к французам создавало дополнительную почву для обвинений, одного его присутствия на высшем посту было более чем достаточно, чтобы сделать его крайне непопулярным.
Но было ли это плохо? Ничто не объединяет людей так, как наличие общего врага, а в стране, раздираемой постоянным соперничеством разных группировок, присутствие любой объединяющей силы, даже жестокой и продажной тирании, может пойти на пользу. Стефан не был ни жесток, ни корыстолюбив; он просто никому не нравился. И не исключено, что главная его заслуга перед королевством состоит не в проведении административных реформ, а в том, что он напомнил своим противникам, что они прежде всего сицилийцы и у них есть общее дело – избавить страну от вторгшегося в нее иностранца.
Насколько успешно они это сделали, будет рассказано далее. Но тем временем на горизонте возникла фигура еще одного незваного гостя, в сравнении с которым Стефан дю Перш и его друзья должны были показаться поистине мелкой неприятностью. Через несколько недель после их прихода к власти до Палермо дошла весть, что император снова выступил в поход.
ВТОРАЯ СХИЗМА
Октавиан, в безумии каком
Навлек на Рим ты вечное проклятие?
Как соблазнили тебя
Разорвать тунику Христа?
Ты тоже будешь падать вновь и вновь;
Пока ты жив, но завтра ты умрешь.
Когда в конце 1166 г. Фридрих Барбаросса вел свою огромную армию на юг для новой кампании, перед ним стояли три разные задачи. Во-первых, он намеревался ликвидировать неофициальный аванпост византийцев в Анконе; затем он собирался пойти на Рим и заменить папу на престоле святого Петра своим ставленником, а под конец, как всегда, планировал стереть с лица земли нормандское королевство в Сицилии. Хотя три цели, на которые Фридрих собирался направить удар, имели мало общего, причины, которые заставляли императора их атаковать, были тесно взаимосвязаны; чтобы понять их, мы должны бросить ретроспективный взгляд на развитие отношений между империей и папством в течение семи лет, прошедших со дня смерти папы Адриана, – и в особенности на печальный фарс, которым сопровождалось избрание его преемника.
Надо вспомнить, что незадолго до смерти Адриана кардиналы просицилийской партии собрались в Ананьи и договорились избрать следующего папу из своей среды – при этом их предводитель, кардинал Роланд, казался наиболее предпочтительным кандидатом. Поскольку в эту группу входило примерно две трети выборной коллегии, можно было надеяться, что выборы пройдут достаточно спокойно – что и произошло бы, если бы не присутствие проимперской оппозиции в лице кардинала Октавиана из монастыря Святой Цецилии. Этот прелат уже дважды появлялся в нашей истории: первый раз – когда в качестве папского легата выслушал от Рожера II, к которому он был послан, известие о смерти папы и, соответственно, об окончании его собственных полномочий, а второй – когда, явившись в роли посланца к Конраду Гогенштауфену, своим поведением вызвал насмешки Иоанна Солсберийского. В обоих этих случаях, как и во многих других, он выглядел достаточно нелепо, но теперь превзошел сам себя[105].
5 сентября 1159 г. через день после того, как тело Адриана упокоилось в склепе собора Святого Петра, тридцать кардиналов собрались на конклав за алтарем базиликии[106]; два дня спустя все, кроме троих, отдали голоса кардиналу Роланду, которого в результате признали избранным – надо заметить, в полном соответствии с каноническим правом. Принесли алую папскую мантию, и Роланд, по обычаю изобразив сначала нежелание, затем склонил голову, позволив надеть на себя одеяние. Неожиданно Октавиан бросился на него, схватил мантию и попытался надеть ее сам. Последовала потасовка, во время которой мантию у него отняли, но его капеллан тут же передал ему другую – предусмотрительно принесенную как раз для такого случая, – которую Октавиан на сей раз успел на себя водрузить, правда задом наперед.
