Книга Расцвет и закат Сицилийского королевства. Нормандцы в Сицилии. 1130-1194 - Джон Джулиус Норвич

Вскоре соглядатаи Петра донесли ему о том, что происходит. Поначалу он только усилил личную охрану, но со временем постоянные воспоминания о судьбе Майо окончательно расшатали его нервы. Он втайне снарядил корабль и однажды темной ночью отплыл к тем берегам, откуда когда-то давно прибыл, взяв с собой несколько товарищей-евнухов и много денег. Возвратившись в Тунис, он вернулся к своему прежнему имени – Ахмед, к религии отцов и первоначальному занятию, поскольку позже мы встречаем его в качестве командующего флотом калифа Юсуфа Марокканского; причем известно, что он отлично сражался против христиан. После того, что он выстрадал от них в Палермо, это не должно нас удивлять; возможно, он и правда, как утверждал Фальканд, всегда в душе был сарацином[102].

Исчезновение Петра стало для Маргариты тяжелым ударом, а кроме того, породило серьезные проблемы. Она мужественно отрицала, что он прихватил с собой какие-либо королевские сокровища, но не могла пресечь торжествующих реляций Жильбера из Гравины. Чего еще, вопрошал он, можно было ожидать от мусульманского раба; разве Петр не предал свою страну еще раньше – в Махдии семь лет назад? Единственное, чему можно удивляться, – что он не привел своих друзей Альмохадов во дворец, чтобы поделить остатки сокровищ и разделаться с королем. Ришар из Молизе, которому случилось при этом присутствовать, вышел из себя и бросился на защиту своего прежнего начальника, указывая, что Петр не был рабом – его официально освободил Вильгельм I – и что он бежал, как всем известно, от интриг графа Гравинского. Если кто-то назовет его предателем, он, Ришар, готов решить дело раз и навсегда поединком.

Противников удалось развести, прежде чем произошло непоправимое, но инцидент убедил королеву, что ее кузену нельзя дольше оставаться в столице. Под предлогом того, что Фридрих Барбаросса, по слухам, готовит новую экспедицию на юг, она назначила Жильбера катапаном Апулии и Кампании и повелела ему вернуться на материк, чтобы готовиться к войне. Граф не заблуждался по поводу действительной причины своего отъезда; однако, видя, что в нынешней ситуации для него в Палермо нет будущего, он принял назначение и, все еще кипя гневом, отбыл.

После отъезда Жильбера Гравинского Маргарита, вероятно, почувствовала облегчение; но со всех прочих точек зрения ситуация не улучшилась. К счастью, у королевы имелся один советник, к которому она хорошо относилась и которому доверяла, – Ришар Молизский, теперь занявший вместо Петра пост главы совета. Хотя Ришару не хватало политического опыта и он был человеком горячим и упрямым, но его преданность не вызывала сомнений и, как говорит Фальканд, его все боялись – важное качество в такое время. Но и ему не удалось остановить распад. Возможно, потому, что к нему относились с большим уважением, он не годился на роль мальчика для битья, и Маргарита вскоре обнаружила, что ее все чаще начинают осуждать за состояние государства.

Она утратила свою первоначальную популярность – вызванную амнистией, которую она объявила, и отменой подати, а также тем фактом, что она родила на свет такого красивого сына. Теперь люди на улицах открыто ворчали и шептались по поводу «испанки»[103] и даже ностальгически вспоминали старые дурные времена царствования ее мужа.

И именно сейчас, в самый неподходящий момент – что было для него типично, – в Палермо явился другой пользующийся дурной славой родственник королевы. Жильбер был достаточно плох; новоприбывший еще менее располагал к себе. Не только его приезд, но все, что он делал, выглядело неуместным и бестактным – даже его рождение. Теоретически, по крайней мере, он был братом Маргариты, однако Фальканд старательно подчеркивает, что по общеизвестным сведениям, не отрицавшимся даже шайкой наваррских авантюристов, которых молодой человек привез с собой, король Гарсия не признавал его своим сыном, считая, что он рожден от одного из многочисленных любовников его жены. Затем, его имя Родриго звучало так неблагозвучно и смешно для сицилийцев, что его сестра сразу заставила его сменить имя на Анри. Наконец, у нас есть описание его внешности Фалькандом:

«Этот Анри был приземист, с очень редкой бородой и чересчур смуглым лицом. Он не отличался ни благоразумием, ни умением вести беседу; не интересовался ничем, кроме игры в кости, и желал только партнера для игры и достаточно денег, чтобы их проигрывать; он бездумно проматывал огромные суммы. Проведя недолгое время в Палермо и растратив немереное количество денег, выданных ему королевой, он объявил о своем намерении отправиться в Апулию; но, оказавшись в Мессине, тут же нашел себе подходящее общество. В этом городе, который всегда давал приют чужестранцам, разбойникам и пиратам, обитали самые разные люди – поднаторевшие во всевозможных злодействах, знакомые со всеми пороками и не останавливающиеся ни перед чем. Вокруг Анри вскоре собрались воры, грабители, фигляры и прихлебатели всех мастей; они бражничали днем и играли все ночи напролет. Когда королева об этом узнала, она направила ему сердитое письмо, приказывая отплыть без промедлений. И он, как ни трудно ему это далось, последовал совету товарищей и отправился в Апулию».

Когда Анри приехал на Сицилию, Маргарита отказалась от своей изначальной идеи женить его на незаконной дочери Рожера II, а вместо этого даровала ему графство Монте– кальозо – так же как ранее отдала Жильберу Гравину, – стараясь таким образом отослать его куда-нибудь подальше от столицы. Когда, наконец, она получила известие о том, что ее брат благополучно добрался до своего фьефа, она, наверное, удрученно подумала, что он уже причинил весь вред, какой мог. Если так, она вскоре обнаружила, что ошиблась; но, прежде чем это произошло, на Сицилию прибыл третий член ее семьи, разительно отличавшийся от двух других, внушавший больше надежд.

Архиепископ Ротруд Руанский, получив призыв о помощи от своей кузины Маргариты, действовал быстро. Его брат Роберт из Нойбурга, похоже, не имел желания вмешиваться в сицилийские дела, но другому предложенному Маргаритой кандидату, молодому Стефану дю Першу, идея пришлась по вкусу. Когда пришло приглашение, он со свитой в 37 человек готовился отправиться в Святую землю. Покидая Францию, Стефан все еще имел в виду эту цель, но он не видел причин, почему бы ему не остановиться в Палермо на несколько месяцев.

В конце лета, после краткого пребывания в Апулии с Жильбером, который, разумеется, дал ему очень тенденциозную оценку сицилийской ситуации, Стефан прибыл в Палермо к концу лета, к искренней, даже слегка истеричной радости королевы Маргариты. Первое, что удивило палермцев, – это его молодость. Ему было самое большее чуть за двадцать, но тот факт, что Фальканд и Вильгельм Тирский описывают его словами «мальчик» и «отрок» – в век, когда мужчины командовали армиями, не разменяв второго десятка, – указывает, что он, вероятно, был еще моложе. Такое предположение, однако, порождает новую проблему. Известно, что Ротруд II, граф Перш, которого Маргарита называет отцом Стефана, умер в 1143 г.; соответственно его сыну в сентябре 1166 г. не могло быть меньше двадцати двух – многовато для мальчика или отрока. Но мы также знаем, что вскоре после смерти Ротруда его вдова снова вышла замуж, на этот раз за Робера де Дрё, брата Людовика VII; Людовик позже в письме к Вильгельму II именовал Стефана «нашей плотью и кровью». В связи с этим высказывались предположения, что Стефан вовсе не принадлежал к роду Перш, но был племянником французского короля. Но если так, почему он никому не сообщил такого лестного и выгодного для него факта и почему об этом не упоминает ни один из хронистов того времени? Как замечает Шаландон, «все предположения остаются на уровне гипотез», так что данная проблема никогда не будет решена[104].