Книга Воспоминания Понтия Пилата - Анна Берне

— Приглашение относилось и к твоему приемному сыну, Кай Понтий, я его не вижу. Где он?

Я беспомощно развожу руками. Антиох покинул нас вечером, после того как привел домой меня и своего отца; с того момента мы больше его не видели.

— Мой сын отсутствует, Флавий Сабин. Я не имел возможности вовремя его известить. — Пусть Кесарь простит меня.

Тонкие губы префекта складываются в гримасу гнева, который он с трудом подавляет. Он делает нам знак присоединиться к другим приглашенным, которые уже начали стекаться, одетые со всей роскошью. Я столько лет не участвовал в подобных приемах, что неспособен опознать, кто есть кто; большинство мужчин и женщин на двадцать, тридцать, сорок, даже на пятьдесят лет моложе меня. Я их не знаю. Хорошо бы, если бы Пуденций нашептал мне их имена. Однако вряд ли имена, вокруг которых ходит в Риме столько слухов, могут мне что-либо сказать. Многие люди беззастенчиво рассматривают нас, следят за нами любопытствующим, подозрительным, мстительным или насмешливым взглядом. Никто, однако, не делает попытки подойти и поприветствовать нас. Один или два раза Пуденций подходил к кому-либо из сенаторов, но те поспешно отворачивались, пользуясь темнотой наступившей ночи и суматохой, чтобы исчезнуть, прежде чем Кай Корнелий окажется рядом.

Пуденций заметно помрачнел и посуровел. Боюсь, он оказался не готов к такому приему. Что же до Пуденцианы, разодетой с головы до ног, то она так величественна, так высокомерна, что я невольно проникаюсь восхищением. Время от времени отец бросает на нее взгляд, и я вижу, как смягчаются его черты под воздействием законного чувства отцовской гордости.

Уже около часа мы прогуливались по аллеям сада. К элегантным группам куртизанок, августанов, друзей Кесаря, лучших из лучших, присоединились силуэты куда менее утонченные. Нерон отдал приказ впустить плебеев. Грязные дети в лохмотьях, женщины, которые могли бы быть прекрасными, если бы пожар не оставил на их лицах страшный след, мужчины, праздные и шумные, создали в парке толчею. Патрицианки, увешанные драгоценностями куда больше, чем Пуденциана, восторженно повизгивали, когда сводники Субуры хватали их на ходу за разные места.

— А я знаю, кто наверняка мечтает подвергнуться насилию в кустах со стороны какого-нибудь парня, — раздался позади нас мужской голос.

Услышав его, Пуденций обернулся с выражением радостного изумления на лице. К нам приближается человек среднего роста, с утонченными чертами, прекрасными ласковыми глазами; его темные волосы были завиты и причесаны по последней моде; он был одет в белоснежную тогу, элегантная простота которой подчеркивала его изящество. Он обратил к Пуденциане ослепительную улыбку, неотразимую улыбку законченного соблазнителя, заставив покраснеть бедную девушку, на которую ни один мужчина так еще не смотрел. Пуденций этого не заметил, весь охваченный радостным чувством, что нашелся наконец человек, который не бежит от него со всех ног. Он воскликнул:

— Кай Петроний, какое счастье!

Стало быть, это был самый любимый из августанов, Кай Петроний, столь дорогой для Агенобарба, который с ним не расставался, сделав его своим «арбитром элегантности» — титул, которым бесподобный льстец Петроний заменил свое фамильное имя… Должно быть, он был уверен в благорасположении Кесаря, раз решился этим вечером подойти к нам… Или он умело вел свою роль в утонченной и страшной игре своего хозяина?

Но Кай Петроний не был ни слабым человеком, ни усердным исполнителем бесчеловечных замыслов Нерона. Эту роль он оставил для Тигеллина. Он отвел нас в сторону, в гостеприимную тень гигантской морской пинии, одного из самых прекрасных деревьев ватиканского сада. Под ее ветвями ночь становится почти непроглядной. Мы не видели лица Кая Петрония, а его голос на минуту утратил свои утонченные обертона и свой напускной цинизм:

— Знаете ли вы, что сегодня Тигеллин поспорил с архитектором Фаоном, что вы не явитесь на этот вечер и что нам сообщат, будто вы вскрыли себе вены, дабы избежать участи, уготованной вам Кесарем?

У меня перехватило дыхание, но Пуденций спокойно заметил:

— Только Бог вправе решать, когда и каким образом мы должны умереть. Наши жизни в Его руках.

Петроний ответил с легким и безрадостным смехом:

— В таком случае я счастлив, что не христианин; это позволит мне свести счеты с жизнью по моему разумению в тот день, когда Нерон устанет от моих советов; он может в определенных случаях проявлять необычайную изобретательность и утонченность, и я предпочел бы не доставлять ему удовольствие организовывать мою смерть. Боюсь, сегодня вечером вы увидите ужасающие фантазии хозяина мира… Помните ли вы, что его законный отец, этот слабоумный Агенобарб, сказал, склоняясь в первый раз над колыбелью своего божественного отпрыска? «Что еще мы с тобой, Агриппина, могли произвести, если не монстра?» Кай Корнелий, ты храбрый человек, которым Рим может гордиться, и ты принадлежишь к числу тех, к чьему мнению в Сенате всегда прислушивались. И ты, Кай Понтий, несмотря на отставку, сохраняешь уважение многих людей в Городе. Здесь никто, я это вам решительно говорю, никто, кроме, может быть, этого деревенского идиота Сабина, который не видит дальше кончика носа, не верит, что вы каким-либо образом причастны к катастрофе, которая всем нам легла камнем на сердце. Но это не помешает им насладиться спектаклем, в котором, как они ожидают, вы выступите в заглавных ролях… Нерон не настолько глуп, чтобы предать вас смерти здесь и сейчас. Пуденций, под предлогом того, что твоя дочь нездорова, отправь ее домой; то, что здесь происходит, не пристало видеть порядочной женщине. Да и порядочному мужчине…

Пуденциана подошла к отцу, взяла его за руку:

— Я не покину отца, что бы здесь ни происходило.

Кай Петроний беспомощно развел руками и удалился, не проронив ни слова, оставив нас в страхе и ужасе.

Спустилась ночь, давящая и беззвездная; днем должна была разразиться буря. Пуденций, обеспокоенный и устрашенный, вздохнул:

— Ведь он сказал, мы воротимся домой живыми.

Да, нам суждено было вернуться домой живыми. Но из всех наших братьев нам досталась не лучшая доля.

В один миг сады Ватикана осветились. Не осталось ни одной аллеи, ни одного массива, даже самого удаленного, который не был бы залит светом. Мы заметили в конце вечера обилие благочестивых фигур, украшенных гирляндами роз и миртовых ветвей, которые были расставлены по парку и не могли быть не чем иным, как светильниками. К каждому из тех светильников, наряженные в пропитанную смолой тунику, были привязаны женщины, девушки или юноши, и пламя лизало их своими языками.

Когда Пуденциана поняла, что на наших глазах живыми сжигают наших братьев и сестер, на мгновение она оцепенела от ужаса, но затем справилась с собой и твердым голосом, на мгновение перекрывшим гудение пламени, произнесла:

— Вы Свет мира. Не может сокрыться город, который построен на вершине горы, и если кто-либо возжигает светильник, он не прячет его под спудом, но ставит на подсвечник, чтобы он светил всем, кто обитает в доме. Так и вы должны быть Светом, который светит среди людей, чтобы чистота ваших дел прославляла для них Отца, который на небесах…