Книга Александр Македонский - Поль Фор

Отрезанный от Греции Александр, на которого напирали с севера и с востока, тешился тем, что разрубал или развязывал Гордиев узел, находясь на волосок от гибели. Античные историки говорят в этой связи о тревоге, живом беспокойстве, agônia, Александра. Отсюда становится понятно, почему он умножал свои обращения к оракулам и прорицателям, как в ликийском Ксанфе, так и во фригийском Гордии. Если эпизод или, скорее, анекдот о Гордиевом узле обойден полным молчанием у целого направления традиции (у Клитарха, Птолемея, Диодора), так это потому, что он представлялся не слишком достойным славы героя и чуть ли не жалким. Стать царем Азии (Малой Азии?), разрубив или разрезав кожаный ремешок или кизиловый луб, охватывающий чеку, — детская сказочка, созданная для наивных или суеверных умов, но никак не подвиг, сравнимый с подвигами Геракла. В своих «Записках» Птолемей умолчал об этом не столько даже для того, чтобы возвеличить славу египетского оракула Сива, сколько не желая бросать тень на славу своего друга Александра.

Использование катапульт и башни при осаде Тира (реконструкция).

Вторая битва в правильном строю, которую греко-македонская армия дала на равнине к югу от Исса, произошла из-за маршрутного просчета, который вполне мог оказаться роковым для Александра, и уж во всяком случае явился таковым для раненых и больных солдат, а также для греческих поселенцев и торговцев, которые проживали в Киликии. Дарий, который прошел через Амановы ворота (перевал Топраккале), попутно уничтожая встречавшихся греков, внезапно оказался возле Исса, в арьергарде обоза Александра, чьи передовые части занимали Сирийские ворота (перевал Белен к югу от Искендеруна). Каллисфен, которого цитирует Полибий (XII, 14, 4), утверждает, что Александр находился приблизительно в 18 километрах от Дария, когда внезапно осознал присутствие последнего у себя в тылу. Александр развернулся, перегородил береговую равнину вдоль Пинара (ныне Пайя) двойным войсковым заграждением и возложил всю тяжесть маневра на Пармениона и его сына Филота, между тем как сам атаковал персидский эскадрон, окружавший колесницу Дария, «спеша не столько даже взять верх над персами, сколько собственноручно доставить себе победу» (Диодор, XVII, 33, 5). Дарию удалось бежать, уведя за собой большую часть кавалерии и наиболее надежных греческих пехотинцев. С приближением темноты (а был уже ноябрь 333 г.) персы легко рассеялись. Македоняне и фессалийцы прекратили погоню и устремились на разграбление лагеря. Александр проявил большее попечение о том, чтобы ему достались смала (семейство) Дария, его столовая и туалетные принадлежности, чем о захвате его самого. Победа не над человеком, не даже над его империей, но над его казной (газа): разве это может быть самым важным для героя?

Часто цитируют восклицание победителя, вырвавшееся у него при посещении роскошного шатра поверженного врага: «Так вот что означало царствовать для Дария?!» (Плутарх «Александр», 20, 13). Однако эти «исторические» слова, как и бесчисленное множество других, были явно сочинены значительно позднее, при этом им был придан тот презрительный оттенок, в котором вовсе не было нужды. Потому что на следующий же день Пармениону и его всадникам был отдан приказ завладеть багажом и казной, которые Дарий оставил для надежности в Дамаске, в 400 километрах дальше на юг: «Вся равнина была усеяна царскими богатствами: тут и деньги для выплаты жалованья солдатам… тут и одеяния благородных мужей и высокородных женщин… золотые сосуды, золотые поводья, разукрашенные шатры… брошенные повозки, полные добра… Невероятное, несметное богатство, накопленное в течение стольких лет, оказалось изодрано ветвями кустарников или втоптано в грязь. У грабителей не хватало рук, чтобы подобрать добычу» (Курций Руф, III, 13, 10–11). Победитель закрыл на все это глаза. В конце концов, разве не для этого и ведутся войны? Александр отказался насиловать старую мать, жену (беременную) и дочек (еще совсем юных) Дария, но не преминул возлечь с Барсиной, вдовой и невесткой Мемнона, своего противника. Действительно, первые были ценными заложниками, между тем как Барсина, внучка царской дочери (Плутарх «Александр», 21, 9), приносила ему то положение, которое не могло быть доставлено победой. Она родила Александру сына, который был нескромно назван Гераклом: не уподоблял ли он сам себя герою или даже Зевсу, его отцу?

Александр и его небольшой отряд преследовали Дария после битвы при Иссе на протяжении нескольких километров. Проскакав по грудам трупов в теснинах Амана, к полуночи они возвратились в крови, поту и пыли, убежденные, что не выиграли ни битвы, ни войны и все следует начинать сначала. И в самом деле, два года спустя великие степные наездники снова сошлись лицом к лицу. В сражении при Гавгамелах в 27 километрах к северу от Ниневии (недалеко от Мосула, Ирак) 1 октября 331 года на стороне Александра было лишь 7 тысяч всадников, которые должны были противостоять тысяче «бессмертных» царской гвардии и 10 тысячам персов, не считая вооруженных серпами четверок и боевых слонов. Нашим европейцам не доводилось такое наблюдать. «Войском Александра овладел беспричинный ужас: обезумевших солдат пронзила дрожь, все сердца сдавил тайный страх. Время от времени вспыхивавшая на небе молния, подобная той, что бывает летом, пламенем озаряла все кругом… Проведав про испуг войска, Александр велел дать знак, чтобы все остановились, положили оружие перед собой и отдышались… При таком положении самым безопасным представилось стать здесь же лагерем» (Курций Руф, IV, 12, 14–17). Александр, обеспокоенный больше солдат, не спал всю ночь. Он повелел читать молитвы, совершить жертвоприношение Страху, Зевсу-Амону и Афине-Нике, богине победы. На рассвете, как это обычно и бывает, он заснул. «Парменион, самый старший из друзей, от своего имени отдал войскам приказ готовиться к битве» (Диодор, XVII, 56, 2).

Из всех сражений в открытом поле относительно того, что состоялось при Гавгамелах, на «верблюжьем пастбище», у нас имеется больше всего не совпадающих друг с другом рассказов. Клитарх сделал из них тщательную компиляцию, основываясь на Каллисфене, официальном историографе, на Птолемее и Аристобуле, а также других писателях. Однако нам известны об этом только три положительные вещи. Первая — та, что длинные сариссы македонских кавалерии и фаланги одолели как возниц боевых колесниц, так и скифских и персидских всадников («Цельте в лицо», — повелел царь). Вторая состоит в том, что недостаточно охраняемый и защищенный обоз мог быть захвачен и что Парменион, видя, что его обходят, дважды запрашивал подкреплений. Наконец, третьей оказалось то, что, как и при Иссе, по причине этого охвата Александр был вынужден прекратить погоню и позволить Дарию ускользнуть: как здесь, так и там он одержал лишь половинчатую победу, за которой последовала опустошительная эпидемия и деморализация личного состава армии после разграбления персидских сокровищ.

Схема битвы при Гавгамелах.

Двумя месяцами позже он узнал о блестящей победе Антипатра над царем Спарты Агисом и объединившимися против Македонии греками в сражении при Мегалополе в октябре 331 года. Завидуя этому успеху, Александр отозвался о ней даже как о «битве крыс». Так ли уж был неправ избранный нами в свидетели Тит Ливий, который полагал, что дисциплина и вооружение римлян превосходят греческие и македонские, и настаивал на том, что Александр был бы побежден римскими консулами и римскими легионами? «Италия представилась бы ему совершенно не такой, как Индия, через которую он двигался во главе охмелевшего войска, бражничая и кутя. Нет, в Италии Александру открылись бы леса Апулии и горы Лукании, и на них он различил бы свежие следы разгрома, постигшего его дом, когда здесь недавно распрощался с жизнью его собственный дядя с материнской стороны, царь Эпира Александр» (Ливий, IX, 17).